объединять, раз оба в почти одинаковой ситуации. И это могло быть чем угодно: комнатой, кладбищем, ключом…
«Дура, она в любом веке дура… — думал Санек, — валила бы уже поскорей в свой Питер».
Но вместо этого Луша неожиданно подсела ближе и, обдав парня жарким дыханием, начала глуховатым шепотком:
— У тебя баба то есть, Ляксандр? — в голосе зазвучали игривые нотки.
— Нет, — ответил он, чувствуя, как уши наливаются кровью и отвернулся.
— А ты на мне женись! — расхохоталась Луша дурным голосом и толкнула парня плечом с такой силой, что от неожиданности тот ухнулся навзничь в подушки, не понимая как быть: то ли дать ей в глаз, то ли…
— Полюби меня, соколик… — шипела, чертова баба, надвигаясь, неудержимым паровозом. Лиловые ее глазищи бешено сверкали. Обжигающие ладошки коснулись его живота. Саня медленно отползал, пока спиной не уперся в подоконник, еще миг и…
— Оууу… — простонала Луша. Руки ее ослабли, повисли плетьми и через мгновенье она исчезла.
Санек облегченно выдохнул. Выбежал из комнаты. На кухне сунул голову под ледяную воду. Несколько секунд хватило, чтобы прийти в себя. Он зачесал назад пятерней мокрые волосы, стряхнул с лица капли и открыл окно.
Августовская ночь еще хранила тепло, а в небе висел тонкий серпик луны похожий на засохшую сырную корку. И тут Саня вспомнил, что не жрал почти сутки. Денег у него не было, только какая-то мелочевка по карманам. Еще и паспорт! Про него он тоже забыл за всей этой адской беготней. Грядущее утро не сулило ничего приятного. А пока есть кровать нужно спать. Он бухнулся навзничь и заснул мгновенно, как пьяный.
Глава 5
Странное чувство преследовало Лушу пока она шла до аптеки, будто кто-то идет по пятам, но, обернувшись, она никого не замечала. Вернее не замечала того, кто за ней шел, наводя тревогу. А в том, что этот кто-то таскался за ней, она не сомневалась. Все остальные знакомые и прохожие, те, что околачивался каждый день и по ночам возле рынка и те, кто бывал тут по делу — ее не тревожили. Но был кто-то чужой, неясный, устрашающий до озноба меж лопаток.
Луша забежала в аптеку, поднялась по лестнице и, войдя, остановилась в ожидании возле раскидистой пальмы в кадке. Какая-то дама в шелковом платье и легкой шляпке с перьями и цветами стояла возле прилавка, беседуя с фармацевтом — мужчиной жгучей наружности со смоляными волосами и усами, щеголевато подкрученными вверх по последней парижской моде. Облаченный в белоснежную рубашку, короткий жилет и бабочку, аптекарь заискивающе улыбался покупательнице и, часто кивая, осыпал комплиментами. Дама действительно выглядела роскошно: от изысканного наряда до сверкающих на груди и в ушах драгоценностей. Когда та получала заказ, Луша услыхала обрывок фразы: «…как всегда мы позолотили ваши пилюли, мадам Домински. Приходите, всегда рады вас видеть. У нас великолепная краска для бровей из Лондона. И невероятно действенный лосьон для волос».
Забрав покупку, дама направилась к дверям, на ходу пытаясь надеть кружевную перчатку, но ей помешал маленький сверток, выданный фармацевтом. Перчатка упала. Заметив это, Луша, бросилась поднимать казалось бы надушенный аксессуар, но от него смердело, как от четырехдневного мертвеца.
Дама остановилась. Поля шляпы закрывали половину лица. Сухая рука, точно растрескавшаяся древесная кора в серо-зеленых бороздах, подхватила перчатку и дама улыбнулась, обнажая бледные десны. Единственный кроваво-рубиновый клык блеснул и тут же исчез за полоской сизоватых губ.
Изумленная баба, чуть шею не свернула, провожая странную даму до дверей аптеки, пока ее не окликнула из-за прилавка миловидная девушка в белом переднике и косынке с крестом.
Луша быстро пересекла пустой аптечный зал и подошла к прилавку.
— Лампушка, приходи ко мне сегодня для разговору, — сказала она, сдавленным шепотом, боязливо оглядываясь. — После аптеки заходи. Мне тебе что-то важное нужно сказать.
Девушка коротко кивнула и, не затевая расспросов, унеслась в недра аптеки к алтарю богини Панацеи, где с усердием и интересом выпаривала, перетирала и смешивала все, что положено по рецептам. Управляющий не поощрял посторонних разговоров. В аптеке немца Пеля должен быть орднунг во всем.
Вечер опустился на Петербург. Нежный ветер с Невы трепал засаленные подолы и нечесаные кудри ночных охотниц. Легкие в общении они громко хохотали и подмигивали слоняющимся по набережной деревенским мужикам, командированным семьями на заработки, да матросикам со стоящих на пристани неподалеку барок. Близился час трактирного беспредельного веселья. Скоро запоет, загудит ночной Питер! Но Евлампия Середкина, опустив глаза, спешила мимо копеечных проституток, не осуждая их и не проклиная. Она знала только, что эти женщины, возможно, еще не учтенные и не получившие от властей свой позорный желтый билет, подвергают опасности заражения и себя и клиентов. А, заработав срамную болезнь, под кустом или в грязной конурке ночлежного дома, уж точно не побегут лечиться, пока нос не провалится или доброхоты не заявят в полицию на распутных девок. Так и будут блудные мужики, отведавшие запретной любви, заражать своих жен, а те, безропотные, станут заботливо лечить похотливых кормильцев отваром фиалки или какой другой самодельной дряни. И никто не станет колоть им в зад арсол с сальварсаном, а потому что не господа. И такая несправедливость ей очень не нравилась.
Девушка поднялась по лестнице и, трижды прокрутив винт звонка, стала ждать, когда ей откроют. Вскоре в глубине послышались шаги и детские голоса. Когда дверь распахнулась навстречу ей выбежали двое ребят. Она присела, сгребла их в охапку, звонко расцеловала в щеки и, вынув из кармана по леденцу на палочке, вручила каждому.
— Ох, и балуешь ты их, Лампушка, — не зло укорила племянницу Луша и, прикрыв за ней двери, повела темным коридором в комнату, освещая дорогу керосиновой лампой.
Ребята, устроившись на кровати, болтали ногами и о чем-то спорили. Еще один, самый младший, крепко спал на сундуке: из-под лоскутного одеяла, виднелась крошечная розовая пятка
— А ну-ка ш-ш-ш! — зыкнула на них строго мать и те замолкли, продолжая облизывать сладкие гостинцы.
— Какая ты Луша бледная, — всматриваясь в лицо родственницы, озабоченно подметила девушка. — Ты не заболела? Живот не крутит?
— Здорова я. Это от огня, наверное, бледность во мне, — ответила та, ставя на стол лампу. — Как сама-то? Я тебя дня три как не видала в аптеке. Уезжала куды?
— Нет… — быстро присаживаясь к столу, ответила племянница, в тихом голосе слышалась какая-то затаенная
