взгляд, что было на нее не похоже. Обычно между нами не было никаких споров. Раньше я не замечал, что она упряма, мне это не нравилось. Я провел в гостиной по меньшей мере час, ожидая, когда она проснется. Конечно, можно было бы разбудить ее, но я хотел, чтобы она выспалась. Я терпелив, но этот час дался мне тяжело. Я расхаживал по комнате, мысли вертелись в моей голове, подобно рою пчел. Мне не хотелось признавать, что я скучал по Дженни последние четыре года, но это было так. Ее отсутствие отражалось постоянной болью в сердце. А три месяца назад все стало только хуже. Я так хотел быть рядом с ней… Но нельзя.
Теперь, когда она здесь, вопрос о браке нужно решить как можно быстрее, чтобы я мог вернуться к решению проблемы с Валентином. В том, что Дженни согласится выйти за меня замуж, я не сомневался — тогда, три месяца назад, она сказала, что любит меня. Я позабочусь, чтобы за ней и ребенком наблюдали лучшие врачи; финансовые заботы я тоже возьму на себя. Если она захочет жить в Лондоне — без проблем, я соглашусь на переезд, поскольку особняк Сильверов в Мадриде не был для меня домом. Я все равно планировал с будущей женой подыскать дом, который устроил бы нас обоих. Наш брак вполне может стать успешным… Вот только я не смогу дать ей любви. Но об этом я старался не думать.
Дженни, однако, не выглядела так, будто она отчаянно хотела выйти за меня замуж. Сидя напротив, в своем черном измятом платье, она казалась усталой, растрепанной и чрезвычайно сердитой. И все же она была так красива, что у меня замирало сердце. Воспоминание о том, какой она была в моих объятиях — теплой, мягкой и расслабленной, — всплыло на поверхность, пробудив желание снова притянуть ее к себе. Но я не пошевелился. Только на расстоянии я мог держать эмоциональную дистанцию.
— Я поем, когда захочу, — твердо сказала Дженни. — Скажи мне, почему ты передумал жениться на Оливии и знает ли она об этом?
— Я не женюсь на ней не потому, что ты беременна. И да, она знает.
Формально это не так, но после побега с Валентином Оливия и сама не захочет выходить за меня замуж.
«Ты должен сказать Дженни правду. Скажи ей, что Валентин вернулся и забрал Оливию. Скажи Дженни, что она — это все, чего ты когда-либо хотел, что женитьба на ней станет для тебя величайшей радостью».
Но я не мог сказать это. Возвращение Валентина было проблемой, в которую я не хотел сейчас вдаваться, а женитьба на Дженни не станет для меня радостью. Этот брак будет для меня величайшим мучением. Даже если Дженни станет мне женой, она никогда не будет моей. Я не могу этого допустить. Собственническая часть моей натуры — та часть меня, которую я унаследовал от отца, — была слишком сильна, Дженни не должна от этого страдать.
— Ты не обязан жениться на мне, потому что я беременна, — отрезала Дженни.
Я проигнорировал ее тон:
— Одним из условий моей женитьбы на Оливии было то, что она обеспечит меня наследниками.
— Неужели? — Темные глаза Дженни были проницательными. Она была похожа на маленького черного дрозда, смотревшего на меня с неприязнью. — А если кто-то еще случайно забеременеет? Что тогда? Ты избавишься от меня так же легко, как избавился от Оливии?
«Ты делаешь Дженни больно. Ты знаешь, как она к тебе относится. И ей не хочется быть чьим-то запасным вариантом, особенно учитывая всю ту ложь, которую Кейтлин вдалбливала ей в голову».
Слова Кейтлин действительно были ложью. Кейтлин всегда думала только о деньгах, и я никогда не понимал ее желания слепить из дочери свое подобие, если не точную копию. У Дженни не было жесткости и корыстолюбия. Она была мягче, теплее. Она слишком легко доверяла и слишком охотно отдавала свое сердце. В конце концов, она отдала его мне, худшему человеку в мире.
— Нет, конечно нет, — сказал я, — никто другой не забеременеет, потому что я ни с кем больше не сплю.
Дженни от удивления открыла рот:
— Что? Это значит, ты собираешься спать только со мной? А ты спросил, хочу ли этого я?
Волна необузданного жара пронзила меня, вызвав эрекцию. Боже, я бы с удовольствием переспал с ней. Но я не мог этого допустить.
— Нет.
— Тогда о чем речь?
— Я предлагаю брак чисто юридически. Мы женимся, чтобы стать семьей, больше я от тебя ничего не потребую.
— Что? Почему?
Я собрался с духом. Зверь во мне хотел сказать Дженни, что я хочу полноценный брак во всех отношениях. Но я не мог. Вместо этого я сказал:
— Потому что целью секса для меня является рождение наследника, а ты уже беременна.
— Но я…
— Именно такой брак я собирался заключить с Оливией, и я не изменю условия ради тебя.
Разочарование отразилось на ее прекрасном лице, хотя она и пыталась это скрыть. Я сам не хотел такого брака и не хотел разочаровывать мою Дженни. И все же это было необходимо.
— Поешь, — коротко сказал я, — ты ничего не ела со вчерашнего вечера и выглядишь очень бледной.
Разочарование погасло в ее темно-карих глазах, но маленькие искорки недовольства все еще мерцали в них. Эти искорки напоминали мне, что Дженни Грей не была такой беззащитной, как казалась. Я все еще помнил тот день, когда мой отец ворвался ко мне в кабинет, а Дженни сидела, поджав ноги, в своем кресле. Я сразу понял, что отец в дурном настроении, и попытался выпроводить Дженни из комнаты. Когда отец был в таком состоянии, под горячую руку мог попасть любой. Я был таким же холодным, как отец, и мог выдержать его нападки, но я боялся за Дженни. Однако прежде чем я велел ей уйти, Дженни соскользнула со стула и схватила отца за руку: «Мама сказала, что ты возьмешь меня на прогулку в сад. Пожалуйста, отчим! Я люблю гулять с тобой».
Я готов был перепрыгнуть через стол, встать между отцом и Дженни, спасти ее от его ярости. Но произошло чудо. Вместо того чтобы поднять руку и ударить Дженни или произнести какое-нибудь жестокое замечание, отец уставился на ребенка с изумлением. Затем с отвращением высвободил руку и, не говоря ни слова, повернулся и ушел.
Дженни торжествующе посмотрела на меня, и только тогда я понял: она нарочно схватила его за руку. Каким-то образом она точно знала, что нужно
