жандарм! Чтобы достал мне этого шпиона из-под земли! Сгною иначе, как… Вон!
За дверью ротмистра Листка ожидал еще один удар — адъютант участливо сообщил:
— Звонили из госпиталя, Алексей Николаевич. Просили передать, что ничего не обнаружено. Сказали, что вы знаете, о чем речь…
5. 25 ноября 1914 г. Первые "ниточки"
На крыльце комендатуры Листок закурил. На дворе было морозно, но он не чувствовал холода. Он был раздавлен. Впервые за всю карьеру совершил столь непростительный прокол! И все вроде бы очевидно! Унтер, хотя и мог потенциально подсыпать в стакан отраву, но слишком мелковат, чтобы травить цианидом того, о ком толком ничего не знал. Чертов же генерального штаба подполковник и сам перепуган — чуть не хлестнул отраву при нем… А больше никто, кроме его, ротмистра Листка, в канцелярию не входил… Остается одно — самоубийство! Правда, выпил армянин отраву не сразу — отвлек "германским шпионом"… Может, тогда и подсыпал себе яда? Или все-таки ампула была во рту? А может, успел отравить стакан за минуту до прихода Лавренюка, да не успел отравиться? И ведь никаких следов! Где-то же цианид должен был находиться! Ни бумажки с порошком, ни ампулы… Мистика?
Подъехала бричка. Раскрасневшийся Яшка Лип-нин с облучка бодро отрапортовал:
— Прибыл, Вашсокбродь! Куда тепереча?
Листок угрюмо взглянул на ефрейтора, выплюнул догоревшую папиросу и молча достал вторую.
"А если армянин не дезинформатор? Если все, о чем он говорил, правда? Ведь с братьями он не соврал… Тогда совсем худо… Генерал прав — и армия может пострадать, и агент разгуливает по Сарыкамышу неизвестно с каким "важным заданием"… Что, если он и убрал перебежчика, поскольку тот принес реальную информацию о планах супостата и о нем самом — агенте?"
Листок почиркал спичкой и поднес пламя к папиросе.
"Тогда черт с ним, "Взвейтесь, соколы, орлами!" Пока нечего ломать голову, как его отравили. Главное найти этого гада-шпиона! Но как?"
Он откинул потухшую спичку и затянулся.
"Хотя, пожалуй, две зацепки есть… Во-первых, убрать армянина мог тот, кто знал, какую информацию он принес. А во-вторых… Ну, конечно же! Тот, кто имеет "Анну"!"
От этой мысли у ротмистра даже задрожали руки.
"А знать эту информацию могли… Прежде всего, поручик пограничной стражи! Он первым допрашивал армянина и лично привел его в штаб. Правда, в полку он не был и в канцелярию не входил, но с этим потом — сначала надо проверить… Потом дежурный офицер штаба — некий капитан Волчанов… Со слов поручика, этот также допрашивал перебежчика и, судя по всему, более основательно, если, несмотря на раннее утро, посмел потревожить этим делом начальствующий сон Его Превосходительства! И, хотя в канцелярии также не замечен, не исключено, что на его груди поблескивает "Святая Аннушка"…"
Листок, сопровождаемый недоуменным взглядом ефрейтора, прошелся, дымя папиросой, вдоль двуколки.
"Так… Кто еще знал об информации армянина? Меня и генерала, пожалуй, в расчет не берем… Остается… Пожалуй, что Лавренюк… Этот и в канцелярии сиживал, и допрос учинял, и "Анну" наверняка имеет… Хотя и воду из графина чуть не вылакал… Что ж, "Взвейтесь, соколы, орлами!" — с этого и начнем!"
— Все на месте? — бросил он ефрейтору, взбираясь на повозку.
— На месте, Вашсокбродь! Значит, в "контору"?
— Армянина привезли?
— Доставили, как огурчика из огорода! Сидит, перепужанный, пред дверьми вашими!
— Добро! Гони!
У "конторы" бричку встретил куривший на крыльце сотник Оржанский. В изящной черкеске, высокий, плечистый, с красивым мужественным лицом и щегольски подстриженными усами. Уж не за это ли он, ротмистр Листок, остановился именно на его кандидатуре — двадцативосьмилетнем сотнике, лихом и отважном до безрассудства, награжденном за отличие в персидском походе медалью "За храбрость"? Нет… Пожалуй, за то, что шумный и нагловатый, он вместе с тем хорошо знал армейскую среду, быстро сходился с людьми и легко заводил знакомства. И именно этим он вполне подходил ротмистру в незнакомой для жандарма обстановке приграничного гарнизона. Правда, его настораживало то обстоятельство, что сотник слишком скоро согласился пойти в "жандармскую" контрразведку — их брата армейское сословие не жаловало, особенно казачье; да и начальство что-то слишком легко откомандировало лихого казака. Но вскоре догадался — широкая натура сотника патологически противилась подчинению, чем, вероятно, доставляла немало хлопот отцам-командирам. Она бы тяготила и ротмистра, но природная страсть сотника к острым ощущениям вдруг сделала его незаменимым в их общей работе.
Полной противоположностью его были двое других сотрудников "конторы" — двадцатилетний прапорщик Росляков Алексей Алексеевич и сорока четырех лет Смирнов Иван Леонтьевич.
Первый — худощавый, с вечно спадающими на прыщавый нос очками, — ведал в "конторе" делопроизводством. Молчаливый и неприметный — он владел несколькими языками и, несмотря на свой юный возраст, был не по летам собранный и предельно тщательный во всем, что касалось поручений и бумаг. Но, как ни странно, этот аккуратист, кажется, души не чаял в бесшабашном сотнике Оржанском. Почему — было непонятно.
Что же до второго — его истинную фамилию и имя знал только Листок. В "конторе" Смирнов состоял единственным наружным агентом, появлялся крайне редко, связь, как правило, держал через Оржанского и известен был остальным сотрудникам как "Петрович". Отчего "Петрович", сказать трудно, но именно под этой кличкой он и был откомандирован из Охранного отделения, где за десяток лет службы имел за плечами несколько громких дел, связанных с разоблачением глубоко законспирированных шпионских ячеек.
Когда повозка подкатила к крыльцу, Оржанский выплюнул папиросу и, ухмыльнувшись, весело заметил:
— Что-то больно хмурый Алексей Николаевич! На тебе лица нет. Никак, начальство настрой спортило?
Листку было и впрямь не до веселья. Не здороваясь, он прошел мимо и, уже в дверях, бросил через плечо:
— Зови Алешку, и ко мне! Армянина пока запри.
— А чего его звать-то, Алешку? Здесь он! — хохотнул сотник, затворяя дверной засов.
— Делай, что говорят! — отрезал Листок и прошел в коридор.
Армянин сидел, поджав ноги под табурет. Вид его был жалок — в потертом пальто, что-то вроде крестьянского армяка, с черной густой щетиной на испуганном лице, сгорбившийся, с прижатыми к коленям ладонями…
При виде офицеров он вздрогнул и, поднявшись, недоуменно уставился на Листка. У ротмистра заныло сердце — сомнений не оставалось — похожи со старшим братом как две капли воды!
Листок молча прошел мимо и, прогремев ключами, исчез за дверью кабинета.
То, что в "конторе" за глаза называли "кабинетом шефа", иронично намекая на "шефа жандармов", представляло собой небольшую комнатенку с двумя низкими оконцами по правой стене, ни в какое сравнение не шедшую с апартаментами
