оснований. Снег снова начал сыпать мелкой колючей крошкой. Нюта шла через него и улыбалась. Сделать что-то назло оказалось очень приятно.
Она поднялась к себе, сунула самокрутку в пузатый ежедневник – кармашек для ручки стал идеальным тайником, – а ежедневник положила в рюкзак. Время только перевалило за пять вечера, но Нюта закрыла кабинет на ключ и вернулась в фойе на первом этаже. Схватила три маленьких тарталетки с икрой – уже чуть подсохшей, но все равно роскошно соленой и жирной, – отправила в рот, запила бокалом выдохшегося шампанского и, дожевывая на ходу, двинулась к пропускной будке.
– Хорошего дня, – бросила она охраннику. На его мерзкой бородке сегодня красовалась белоснежная бусина.
Тот промямлил что-то неразборчивое, но валидатор вспыхнул зеленым, и Нюта покинула институт, утирая рот варежкой. От шампанского в голове сразу стало легко и чуть зыбко. Нюта не пила с начала зимовья. Точнее, со второго дня. На первый они со Славиком выжрали три бутылки красного на двоих, а потом Нюта блевала в унитаз бордовой жижей, но не от отравления «Риохой», а от страха, которому алкоголь помог прорваться через оцепенение.
– Потому что бухло – депрессор, – говорил утром Славик, жадно глотая кофе. – Если начнем пить, в окошко выйдем.
– А смысл? – спросила Нюта, прижимаясь лбом к стеклу этого самого окошка. – Там таких сугробов наметет, что не разобьемся.
– Не сугробов наметет, а снежный покров восстановится, – поправил ее Славик. – Привыкай к официальной риторике партии.
И они засмеялись от нелепости того, как это прозвучало. Тогда им еще было смешно. Но больше они и правда не пили. До самого отъезда Славика. А пить одной Нюте не хотелось. Теперь же организм, истосковавшийся по легкому головокружению и сглаженным углам, жадно всосал в себя шампанское. Нюта шла сквозь снегопад, и ей казалось, будто она убежала со скучной пары и сейчас прыгнет в такси, поедет по пробкам в центр, сядет в кафешке, закажет еще игристого и станет пить, лениво перебирая контакты тех, кого можно позвать к себе – разделить половину дня, вечер, а может, и еще чуть-чуть; но спать отправится домой, иначе завтра будет неловко возвращаться на пары в той же одежде, да еще и с размазанной тушью.
Такси запретили вместе с личным автотранспортом, остались только служебные машины и немногочисленные автобусы. Нечего кататься и лишний раз портить снежный покров. Если уж не можете ножками, то утрамбуйтесь в автобус и езжайте по скудным маршрутам. Нюта, однако, предпочитала ходить пешком. Это полезно – на свежем-то воздухе. В автобусах всегда тесно и душно, обычно они еле тащатся, а тормозят исключительно на остановках. На этот раз она снова отчаянно не захотела ехать в толпе таких же несчастных. Внутри еще разливалось тепло от еды и злости, его должно было хватить на сорок минут быстрой ходьбы.
Нюта накинула капюшон и зашагала. Через две улицы она уже растворилась в слабой метели, потеряла границы тела – не понимая, где заканчивалась ее кожа, упрятанная от мороза под слой одежды, а где начиналась молочная пелена, в которой пропадали и звуки, и цвета. Нюта широко размахивала руками на ходу, чтобы чувствовать – она еще есть. Перебежала дорогу на запрещающий красный, толкнула плечом фонарный столб. Хотелось кричать, но губы замерзли, и зубы замерзли, только язык оставался теплым, да и жалко впускать в рот морозный воздух.
Навстречу двигались лишь несколько безликих фигур – без черт и подробностей, растворенных в снегу. Нюта считала их мысленно: первый, второй, третий. Решила, что пятому обязательно что-нибудь скажет. Подойдет поближе, прикоснется краем своего капюшона к краю чужого, чтобы отгородить лица от снега, и выдохнет прямо в незнакомца какое-нибудь слово. Она все не могла придумать, какое именно. Так что пятого пришлось пропустить.
Нюта шагала и перебирала слова: весна? тепло? подсолнух? оттепель? Последнее – совсем уж запрещенное, выдыхать его в лицо прохожему сродни акционизму. Она представила, как ее отталкивают, валят на снег и начинают пинать тяжелыми ботинками. Может, ее злость тогда превратится в простую и понятную боль? С болью не так уж сложно обходиться.
Когда Нюта дошла до ближайшей к дому остановки, ноги окончательно закоченели. Зато по спине стекал пот. Она сдвинула шапку, вытерла влажный лоб – между ним и заледеневшим носом пролегала четкая линия. Хотелось пить и свежий круассан. Он оставлял бы на пальцах жирные следы и распадался на слои прямо во рту. А Нюта запивала бы его апельсиновым соком, потом горячим шоколадом. И снова соком. Простые недоступные радости.
Недели две назад Славик прислал короткий видос: он сидит на веранде кафе, ест булочку с лимонным курдом, а под ногами у него топчутся голуби. Нюта пересмотрела видео трижды. И плакала затем так, что наутро болели глаза. Почему-то именно голуби ее добили. Надоедливые грязные птицы. Они какое-то время еще жались по проводам, а после исчезли. Незаметно и тихо. То ли улетели, то ли замерзли. В городе вообще не осталось живности. Ни бездомных псов, ни бесхозных кошек. Булочек с лимонным курдом тоже не осталось, но эту потерю пережить было легче. Впрочем, Нюта быстро поняла, что пережить можно практически все. Пока ты сам жив, разумеется.
– Эй! – Голос пробился через снег, посыпавшийся гуще и быстрее. – Эй, ты!
Рядом – никого. Нюта только свернула с основной дороги во дворы. Справа начинался парк, но тот и разглядеть-то было сложно – так сильно его замело, лишь черные остовы деревьев виднелись. Слева тянулись многоэтажки спального квартала. Там еще происходило слабое шевеление. Кто-то в темной куртке тащил по дорожке санки с таким же темным кулем, наверное ребенком. А может, там был мешок с пожитками. Поговаривали, что за неуплату счетов за отопление уже начали выселять.
– Эй! – не унимался голос позади.
Оборачиваться Нюта не решилась, ускорила шаг и двинулась к дому, из последних сил стараясь не перейти на бег.
– Постой! – крикнули ей в спину, и она почти уже побежала, тяжело перескакивая с одного широкого шага на другой.
За что? За что? За что? Платежка оплачена. Отчет сдан. Никаких лишних разговоров, кроме вчерашнего. У магазина. Но там она держала лицо. Все как по методичке. Ни слова запрещенного. Так за что? Фиалки, что ли? Ерунда. Никто не знает. За что? За что? Неужели за самокрутку? Как могли о ней узнать? И так быстро? Невозможно.
– Да погоди ты! – удивленно, почти обиженно воскликнули за спиной.
От еще одного окрика Нюта побежала бы. А тут почти остановилась и глянула через плечо. Снег оседал на вьющихся волосах вчерашней звонкой. Шапку та сняла и сунула в карман кожанки. И смотрела широко распахнутыми глазищами,
