картину.
И тут меня вновь накрыло, как и тогда, когда мы с Перпонше въехали в город после моей дуэли. Только в тот момент я все же, судя по всему, вырубился, либо же пребывал в полнейшей прострации, потому как саму поездку сквозь город я помнил короткими отрывками. Я почти вываливался из седла, лишь чудом держась на грани сознания, но Перпонше справился и транспортировал мое бренное тело к точке временной дислокации, в арендованную мною комнату, прежде чем сознание полностью оставило меня, и я погрузился в глубокий и крепкий сон.
Я говорю «меня», хотя, разумеется, то был не я, я бывший владелец этого тела, надо сказать, державший его в превосходной физической форме. Ну а как иначе, при тех изнуряющих ежедневных тренировках, воспоминания о которых теперь жгли мой мозг, как и все остальное…
Черт! Я не помнил себя прежнего, но я помнил если не все от и до об этом человеке, в теле которого очутился, то весьма многое. И человек этот был весьма интересен.
Самый настоящий французский дворянин, шевалье де Брас, прибывший в столицу третьего или уже четвертого дня с некоей миссией, в подробности о которой я пока особо не вникал — столько всего навалилось. Род его был древний, но бедный. Прибыв в Париж, и не будучи обременен денежными избытками (или же просто стараясь не бросаться в глаза и не выделяться из огромной массы шатающихся по городу в поисках приключений, обеда и любой случайной монеты безденежных дворян), он снял лишь скромную комнату при постоялом дворе, и местная «белошвейка», Кати — она же Лали, сразу приметившая заезжего дворянина, тут же начала оказывать ему всевозможные знаки внимания, с первого же дня навещая де Браса в его скромных апартаментах. Это утро так же не стало исключением в сложившейся традиции, девица явилась вновь, дабы одарить молодого человека своей симпатией, чем уже я бесцеремонно воспользовался. О чем, впрочем, нисколько не жалел.
Да, но самое главное, вчера шевалье успел поссориться с неким юношей и, что самое скверное, заколол его на дуэли.
К сожалению, от меня пока что ускользали нюансы этой истории. Я не помнил ни имени скоропостижно скончавшегося юноши, ни причин, побудивших нас драться.
Но сейчас это меня волновало в последнюю очередь. Самое скверное, что до сих пор я не вспомнил себя. Память словно отшибло или заблокировало, я ясно видел многочисленные картины из детства и юности де Браса, впрочем, тоже выборочные, но не мог вспомнить, как зовут моих настоящих родителей.
Не сдержавшись, я зарядил себе пару крепких пощечин. Не помогло, хотя в голове слегка прояснилось.
Комнатка, арендованная де Брасом, выглядела весьма скромно. Рядом с узкой деревянной кроватью стоял сундук для вещей, на котором грудой была свалена моя одежда, сбоку к нему прислонилась рапира в ножнах, на полу лежала шкура неизвестного животного, многочисленными черно-белыми пятнами похожая на обычную корову, да косоногий табурет торчал в углу — вот и вся обстановка. Разве что еще то самое большое зеркало, да соломенный тюфяк, сдвинутый в сторону, на котором обычно у двери спал Перпонше.
— Ваша милость, вы проснулись? Завтрак готов! — дверь слегка приоткрылась и в проеме двери показалась голова вышеупомянутого Перпонше.
Про него я тоже кое-что вспомнил.
Де Брас нанял Перпонше в первый же день своего прибытия в Париж. Неспешно двигаясь на лошади по улицам города и прикидывая в голове, где бы ему снять комнату на первое время, он приметил человека, который в отличие от прочих горожан, никуда не торопился, стоял у парапета подле Сены и с любопытством следил за ссорой двух котов. Разумно рассудив, что ему в любом случае потребуется толковый и расторопный малый, знающий город, а такой любопытствующий тип, склонный к созерцательству, был явно в курсе всех свежих сплетен и новостей, де Брас знаком подозвал его к себе и принял на службу в одностороннем порядке. К слову сказать, Перпонше не слишком то и сопротивлялся. Может быть, он решил, что это принц в изгнании инкогнито возвращается в родные края, а может, ему просто лень было спорить, но де Брас таким образом обзавелся слугой, а Перпонше — господином. Собственно, Перпонше и посоветовал снять меблированную комнату на постоялом дворе «Осел и виселица» у мэтра Крюшо, где мы в данный момент и находились.
Но вспомнил я и еще кое-что.
— Признайся-ка мне, мерзавец, ведь это ты выпил последнюю из тех пяти бутылок превосходного бургундского, которые я велел купить у мэтра Крюшо? А после мне сказал, что разбил ее ненароком…
Сапог, что я кинул в его сторону, попал бы точно в цель, если бы за мгновение до этого голова Перпонше исчезла из проема. Хлопнула закрывшаяся дверь. Шустрый малый!
Моя память работала правильно.
Разумеется, я паниковал, но всеми силами старался держать себя в руках. Я читал сотни книг и видел десятки фильмов, и мог себе представить перемещение из тела в тело, да и перемещение во времени тоже.
Если это не коматозный глюк, и я не лежу сейчас на операционном столе под наркозом, или не валяюсь в притоне, обдолбавшись чем-то запрещенным, или же не впал в кому после автомобильной аварии, или не случилось со мной еще чего-то столь же неприятное и смертельно опасное, то надо смириться и осознать случившееся.
Я переместился во времени и попал в чужое тело.
Хреново и точка.
И в этом теле мне придется прожить некоторое время, прежде чем, а я очень на это надеюсь, я смогу разобраться в происходящем и вернуться обратно.
Очень повезло, что воспоминания Франсуа де Браса достались мне по наследству, пусть пока не в полном объеме, но они вливались в мое сознание приличными порциями, и, что тоже важно, моторика его тела, все его навыки и умения, так же пришли мне бонусом, как и знание языка и местных реалий — это, пожалуй, оказалось самым главным и важным приобретением на данный момент.
— Благородный господин, уже можно войти? Завтрак стынет.
Дверь вновь приоткрылась и Перпонше, с повинной головой, внес поднос, заставленный тарелками.
Решив, что хитрый пьяница полностью осознал свою ошибку, я накинул на себя рубаху, влез в штаны и только после этого отдал должное завтраку.
Завтрак был обилен и заставлял верить в светлое будущее. Перпонше подал жареного каплуна, здоровенный кусок сыра и краюху свежего хлеба. Запивать все это изобилие предполагалось целым кувшином легкого вина.
Любого врача-диетолога инфаркт бы хватил от такого количества калорий,
