Ни звука в ответ.
- Алёша, не выводи меня из себя! Ты меня слышишь?
Я кивнул. Мир становился размытым – глаза заполнялись слезами.
- Раз так, мне не остаётся ничего другого, как наказать тебя. Сегодня весь вечер ты проведёшь в углу.
Я хотел пожать плечами, но затем вспомнил логопеда и выразительно развёл руками.
«Ладно, - сжалилась мать надо мной. – Иди, играй. Пошли они все на…» Мать иногда материлась. Но всякий раз подчёркивала: «Плохое слово. Но маме можно. Маме просто зла не хватает».
Мы продолжали жить как прежде. Мама ворчала. Я продолжал хранить молчание.
Но вот однажды… Наташа собиралась на улицу. Мама упросила сестру и меня взять с собой. Наташа недовольно согласилась. Мама начала меня одевать. Но когда дело дошло до обуви, я вдруг отвёл мамину руку в сторону и спокойно, но чётко произнёс: «Я сам».
Мама так и села попой на пол.
- Он говорит! – запищала сестра, словно я был и должен был оставаться бессловесным зверьком.
- Да не вопи ты так! – прикрикнула на неё мама, - а то он от страха замолкнет навеки. -
Она обратилась ко мне. – А ты у нас, значит, самостоятельный?
Я растерялся и пожал плечами.
- Опять замолчал, - грустно констатировала Наташа.
- Ещё на четыре года, - поддакнула мама.
Они около минуты глядели на меня. Видимо, ждали, что я ещё что-то скажу. Я тем временем обулся и направился к выходу.
- Сказал – сделал! – подытожила мама. – Может, и будет толк из него.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
МОЙ ПАПА – ВЫСОЦКИЙ
Мне было лет пять. Почти шесть. Я рос без отца. Но я точно знал, что он у меня есть. Потому что стоило мне чем-то огорчить маму - она тут же начинала кричать, что я вечно порчу ей кровь, и что я весь в отца, и я треплю ей нервы, второй папа. А иногда, например, когда я ел или просто смотрел телевизор лёжа на диване, подперев голову рукой, мама, полюбовавшись какое-то время моим видом, невольно произносила неожиданно ласково: «Вылитый отец».
Да, я был убеждён, что он есть. Но я его совсем не помнил. И ничего о нём не знал. Мать не любила, когда я затрагивал эту тему. На вопрос о том, где мой папа, мать начинала злиться: «Где? Я бы тоже хотела знать, где и как живёт твой папашка, пока я из последних сил тяну эту лямку одна! Ему- то что? Настругал детей и живёт себе припеваючи. У него душа не болит. Совесть не мучает. Алиментами откупается».
Вот ещё одно доказательство того, что папа был. Каждый месяц мы с мамой отправлялись на почтамт и получали денежный перевод. На обратном пути мама неизменно ворчала: «Он думает, это деньги? Это гроши! Он хоть знает, сколько стоит детская обувь? Лично мне от него ничего не надо, но о собственном сыне он мог бы побеспокоиться. Так нет! Все деньги, небось, уходят на блядей!.. Это плохое слово. Не повторяй его никогда. Слово плохое, но маме можно. У мамы нервы, как бельевые верёвки… И зла не хватает… Понял?»
Я утвердительно кивал. Я уже выучил с полдюжины таких нехороших слов. Но повторять их в принципе не стремился.
Изредка лишь уточнял у мамы:
- Бляди – плохое слово?
- Очень плохое.
- А что это такое?
- Ну, это такие женщины, которые нравятся твоему папе.
Короче, он был. Просто его не было рядом с нами.
Как-то раз я перебирал наши грампластинки. На самом дне коробки, где они хранились, наткнулся на две пластинки, которые мы никогда не слушали.
- Не трогай их, - сказала мама, - это папины. Я не хочу их слушать.
- Папины?
Я изучил обложки. На обеих был запечатлён мужчина с гитарой. На одной обложке мужчина сидел в красном кресле, на спинке которого висел кожаный пиджак; на другой мужчина сидел на белом кубике, а рядом стояла красивая белокурая женщина.
Мне вдруг всё стало ясно. Это и был мой папа! Конечно! Точно!
Но я решил уточнить.
- Это точно папины пластинки?
- Ну ещё бы! Он ими очень дорожил, но я ему их не отдала. Из вредности. Обойдётся. Я пережила его предательство, и он переживёт…
Всё сходится! Значит, он певец. А вот эта белокурая женщина – одна из его блядей. Поэтому мама запрятала их так далеко. Чтобы не злиться.
Я был рад, что так легко всё разгадал. Я ликовал. Тайна раскрыта! Хотя мама особо и не скрывала. Она же сама призналась. Но на всякий случай я постарался контролировать себя и не выказывать своей радости.
- Давай поставим, - небрежным тоном попросил я. Так, словно мне было всё равно – поставит она или нет.
- Ты ничего не поймёшь, - сказала мама. – Тебе не понравится.
- Ну и что, поставь.
И чтобы у неё не возникло даже мысли, будто для меня это важно, я махнул рукой: мол, знаю, что не понравится, но ты поставь, пусть
