нормальным, и есть нормальный, потому что это как раз и есть норма, а другой нормы и быть не может. Если пытаться действительно стать нормальным, то дело закончится либо дурдомом, либо язвой желудка. Попадаются, конечно, идеально здоровые люди, ничего их не берет, так этим приходится спиваться или с парашютом прыгать в тайной надежде, что он не раскроется... Юлька часами могла нести подобную чушь, обычно приходилось бросать в нее каким-нибудь предметом. Не очень легким, а то попросту не заметит, но и не очень тяжелым, потому что, увлекшись затейливым словесным узором, опять-таки не заметит. Пару лет назад Юля в полубреду собственного монолога не заметила летящей в нее зажигалки и неделю потом щеголяла синяком на скуле, на недоуменные вопросы с удовольствием отвечая, что это ее любимая женщина побила, но она не обижается. Бьет — значит, любит, правда ведь?
В общем, пришлось, конечно, напиться и прикинуться, что случайно, я не хотела, он сам пришел и воспользовался моим беспомощным видом, то есть родом, то есть телом. Осталось только понять, перед кем прикидываться, потому что перед собой — глупо, да и не получится все равно. А перед Юлькой тем более глупо и тем более не получится. Но коньяк тем и хорош, что можно совсем ни о чем не думать, а просто наблюдать, как собственное тело постепенно теряет вес и очертания и парит где-то там, под потолком, — так, наверное, чувствует себя высокотемпературная плазма; и уже всё вокруг неуклюже несется, как спотыкающийся конь о четырех ногах, а он целует холодными губами; нет, не конь, чего вы придираетесь, в самом деле? Очень странно, руки горячие, а губы холодные, вегето-сосудистая дистония, наверное, кровь до головы не доходит, это многое объясняет, вот ведь какая чушь думается, а он спрашивает: как ты хочешь? демократ хренов, как я хочу? дай подумать; я как-нибудь так хочу, чтобы ты лабораторию мою оставил в покое, как мне лечь, чтобы так получилось?
И такое у него лицо стало, что Нель зажмурилась и даже руку вскинула. Не ударил, нет, и не ушел, но дальше уже молчал, а Нель так глаза и не открыла. Как-то очень было понятно, что ничего хорошего она не увидит. Олег так сжимал ее затылок, что шея потом несколько дней болела и голова не поворачивалась, особенно в сторону компьютера. И даже когда не шевелилась совсем, а всего-навсего вспоминала, что надо Юльке ответить, так сразу начинала невыносимо болеть шея. Просто чудеса физиологии, да и только. Сдайте меня в поликлинику, люди добрые, для опытов, а то не очень понятно, как быть, если не в поликлинике.
* * *
...Он продолжает таскать мне тортики, я скоро не влезу в любимые брюки. Как бы ему намекнуть тактично, что пора уже переходить к фамильным драгоценностям, а то у меня гастрит начнется. Но самое ужасное, что не есть эти чертовы тортики невозможно. И я чувствую, когда Франсуа не приходит, что мне чего-то не хватает. Слюна выделяется почему-то...
Вот так живешь, считаешь себя высокоорганизованным интеллектуальным индивидуумом, а условные рефлексы между тем никто не отменял.
Вообще Франсуа мне нравится. Во-первых, он каждую среду встречается со своим психотерапевтом. Я сначала думала, что это такой эвфемизм, но оказалось, что никакой не эвфемизм, а банальный психоанализ. Во-вторых, у него совершенно отсутствует чувство юмора. Загадка. Даже, я бы сказала, тайна. Уходящая, как он говорит, своими корнями далеко в детство. Или если корнями, то глубоко? Неважно, для нас ведь главное — это проблема, чем серьезнее, тем лучше. В идеале, конечно, кризис экзистенции в целом, депрессия и рыдания по ночам в подушку, но над этим еще работать и работать. Потому что здоровый организм берет свое, зараза такая, никакого с ним сладу.
* * *
Послушай, ты можешь поговорить с Леной? Она меня изводит, я уже боюсь к вам в лабораторию заходить. Да не флиртовал я с ней, один раз в кафе сходили, но мне же в голову не пришло, что она это воспримет как признание в любви. Ну, ты права, я сам дурак, но трудно удержаться — молодая красивая баба смотрит влюбленными глазами и ресничками хлопает: «Константин Аркадьевич, пригласите меня на чашку кофе, а то я кошелек дома забыла». Ну, я пригласил. А она кофе выпила залпом, чашку в сторону отставила и говорит, что мы с ней должны быть вместе, она ходила к гадалке, так гадалка ей сказала, что мы должны быть вместе. Наш брак заключен на небесах, жену свою я не люблю (это ей тоже гадалка сказала), но бросить не могу: мне ее жалко. А то, что у нас своих детей нет, так это знак, что брак заключен не на небесах, а в загсе.
Своих детей! Нашла, понимаешь, самый короткий путь к моему сердцу, вот ведь дура, прости господи!
Я попробовал ее образумить, но она ж не слушает ни черта, талдычит, как попугай: «Конечно, вы человек порядочный, вы ничего другого сказать не можете, а когда я вам рожу сына, тогда поговорим». Нель, я тебя умоляю, поговори с ней, она же нам домой звонит каждый вечер. Светка сначала смеялась, а теперь злиться начала. Говорит, что я ее поощряю, потому что ни один человек в здравом рассудке не станет обрывать телефон, если его не поощряют.
Где она нашла здравый рассудок, интересно?
* * *
Мы с Андреем придумали вчера сюжет для фильма. Можно его продать за бешеные деньги в Голливуд. Вот послушайте. Просыпается человек в больнице, а у него амнезия. И помнит он только то, что у него раздвоение личности. У второй личности тоже амнезия. И вот они пытаются разобраться, кто из них герой, а кто — злодей. При этом каждый уверен, что злодей — он, но все-таки надеется, что нет. Начинают шпионить друг за другом, ну, там, камеры ставить, перед тем как заснуть... У обоих — паранойя; а потом постепенно они выясняют, что у них еще и пол разный. Такой смутно выраженный, но все-таки разный. И вот однажды в порыве гнева они неожиданно для себя трахаются и понимают, что на самом деле любят друг друга, прямо жить не могут, так
