с первой атаки побежал… Самолет загорелся (обшивка, вата, утепление горит, жара в кабине)…
Стрелок-радист выпрыгнул, прежде выбросился штурман. Летчик руку обжег о бронестекло, взялся за антенну.
Летчик шел в часть 4 дня.
Штурман 4 мес[яца] был в госпитале.
Стрелок один сразу убит, 2-й стрелок вел огонь, устранив неполадки: убило (от затяжного парашюта); рано нельзя было открывать парашют, г. рожд[ения] 1921 г.
1944 г.
Январь 1944.
Лошади усталые, битые, немощные – бросаемые на войне. Они стоят одиноко в полях при смерти. Одна очутилась на ничейной земле – и спокойно стояла под огнем. Ее долго не убивало.
6/III перерезана дорога (из опер[ативных] сведен[ий]) на участке Тернополь-Проскуров. Дорога питала всю южную группу противника.
Живучесть ж.д. Состояние почвы этой зимой еще более увеличило знач[ение] ж.д.
Из дыма пожарища на станции выходит поезд и идет в рейс, как по расписанию.
Июнь 22 1944.
Ночь. Артогонь. Авиация. В 10 км от передн[его] края поют девушки (военные), играет гармония – почти под навесом боевых осколков свищущих.
Таково спокойствие.
Прорыв. Дождл[ивое], непогожее утро. Дым пожаров над лесами Белоруссии.
С 9 до 12 ч[асов] дня артподготовка.
Авиация с вечера накануне.
Артиллерия не накрывает противника, а уничтожает его.
Окопы, заваленные трупами.
Наступление солдат.
П[улеметный] полк 2 стр[елкового] бат[альона], ефрейтор Аскеров, подобрался к ручн[ому] пулемету; уничтожил пулеметчика, другой – ряд[овой] Глебко прикрывал его из своего пулемета.
Ручн[ой] пулеметчик (ряд[овой]) ефрейтор Фролов – обеспечивал своим пулемет[ом] [дорогу], и рота ворвалась при помощи его огня в Сусловку. Комсорг 5 роты пул[еметчи]к Еременко, 2-й номер Померан.
К[омандир] медсанвзвода л[ейтенан]т медсл[ужбы] Дмитриенко, лично он и его санитары – первая помощь, вынос раненых – помощь под сплошным огнем.
Первомайская – почти разбита. Ленинская – почти 70 % раз[бито]. Пионерская – 70 % [разбито].
Пл[енный] немец: У вас две, что ль, армии: одна кричит то, другая другое! (Вторая армия – штрафники.)
Драма великой и простой жизни: в бедной квартире вокруг пустого деревянного стола ходит ребенок лет 2-3-х и плачет – он тоскует об отце, а отец его лежит в земле, на войне, в траншее под огнем, и слезы тоски стоят у него в глазах; он скребет землю ногтями от горя по сыну, который далеко от него, который плачет по нем в серый день, в 10 ч[асов] утра, босой, полуголодный, брошенный.
Шепелевичи Круглянского района.
Мальчик, которому 8 лет, на вид же – 4. Ел только картошку и черный хлеб.
Немец во дворе. Голубей водить нельзя, собак нельзя, кошек, деревья растут высоко.
Девочки, которых рвет дом[ашней] едой на пути в детский сад. Чем их рвет?
Не так давно я видел одно семейство. В опаленном бурьяне была зола от сгоревшего жилища, и там лежало обугленное мертвое дерево. Возле дерева сидела утомленная женщина, с тем лицом, на котором отчаяние от своей долговременности уже выглядело как кротость. Она выкладывала из мешка домашние вещи – все свое добро, без чего нельзя жить. Ее сын, мальчик лет восьми-девяти, ходил по теплой золе сгоревшей избы, в которой он родился и жил. Немцы были здесь еще третьего дня. Мальчик был одет в одну рубашку и босой, живот его вздулся от травяной бесхлебной пищи; он тщательно и усердно рассматривал какие-то предметы в золе, а потом клал их обратно или показывал и дарил их матери. Его хозяйственная озабоченность, серьезность и терпеливая печаль, не уменьшая прелести его детского лица, выражали собою ту простую и откровенную тайну жизни, которую я сам от себя словно скрывал… Это лицо ребенка возбуждало во мне совесть и страх, как сознание своей вины за его обездоленную судьбу.
– Мама, а это нам нужно такое? – спросил мальчик. Мать поглядела, ребенок показал ей гирю от часов-ходиков.
– Такое не нужно – куда оно годится! – сказала мать. – Другое ищи…
Ребенок усиленно разрывал горелую землю, желая поскорее найти знакомые, привычные вещи и обрадовать ими мать; это был маленький строитель родины и будущий воин ее. Он нашел спекшуюся пуговицу, протянул ее матери и спросил:
– Мама, а какие немцы?
Он уже знал – какие немцы, но спросил для верности или от удивления, что бывает непонятное. Он посмотрел вокруг себя – на пустырь, на хромого солдата, идущего с войны с вещевым мешком, на скучное поле вдали, безлюдное без коров.
– Немцы, – сказала мать, – они пустодушные, сынок… Ступай, щепок собери, я тебе картошек испеку, потом кипяток будем пить…
– А ты зачем отцовы валенки на картошку сменяла? – спросил сын у матери. – Ты хлеб теперь задаром на пункте получаешь, нам картошек не надо, мы обойдемся… Отца и так немцы убили, ему плохо теперь, а ты рубашку его променяла и валенки…
Мать промолчала, стерпев укоризну сына.
– А мертвые из земли бывают жить?
– Нет, сынок, они не бывают.
Мальчик умолк, неудовлетворенный.
Неосуществленная или неосуществимая истина была в словах ребенка. В нем жила еще первоначальная непорочность человечества, унаследованная из родника его предков. Для него непонятно было забвение, и его сердцу несвойственна вечная разлука.
Позже я часто вспоминал этого ребенка, временно живущего в земляной щели… Враждебные, смертельно-угрожающие силы сделали его жизнь при немцах похожей на рост слабой ветви, зачавшейся в камне, – где-нибудь на скале над пустым и темным морем. Ее рвал ветер и ее смывали штормовые волны, но ветвь должна была противостоять гибели и одновременно разрушать камень своими живыми, еще не окрепшими корнями, чтобы питаться из самой его скудости, расти и усиливаться – другого спасения ему [ей] нет.
Эта слабая ветвь должна вытерпеть и преодолеть и ветер, и волны, и камень: она – единственно живое, а все остальное – мертвое, и когда-нибудь ее обильные, разросшиеся листья наполнят шумом опустошенный войною воздух мира, и буря в них станет песней.
Андрей Платонов на фронте
Тема Великой Отечественной войны и судьбы фронтовиков – значительная часть творческого наследия фронтового корреспондента газеты «Красная звезда» Андрея Платонова. Рассказы и очерки о военном лихолетье были напечатаны в 1940-х годах в четырех книгах писателя – «Одухотворенные люди», «Рассказы о Родине», «Броня» и «В сторону заката солнца».
Атака. 1942
Один наш командир поднимал своих бойцов в атаку, был сильный огонь противника, у командира оторвало миной левую руку; тогда он взял свою оторванную руку в правую, поднял свою окровавленную руку над своей головой, как меч и как знамя, воскликнул: «Вперед!» – и бойцы яростно пошли за ним в атаку.
Андрей
