это сильнее и смерти и страха.”
” Да. Сильнее и смерти и страха,” — шепчет она, скорее для самой себя.
Я открываю глаза и то, что вижу вокруг, снова нагоняет тоску, но потом я вспоминаю свои собственные слова и понимаю, что что бы ни случилось, я не буду один. Это успокаивает меня, и я улыбаюсь.
— Помогает? — шепчет Пит, о присутствии которого я уже забыл.
— Немного.
— Ну, тогда я рад, — он улыбается и протягивает мне руку, которую я сразу же с искренним удовольствием пожимаю. — Ты точно не хочешь, чтобы я тебя сменил?
— Нет, нет. Ты спи. Я разбужу вас утром.
— Ладно, — кивает Пит. — Спасибо, Финник.
— И тебе спасибо, — говорю я и наблюдаю за тем, как Пит осторожно ложиться рядом с Китнисс и кладет руку ей на талию. В тот же миг черты ее лица расслабляются и кошмар отступает.
Я отворачиваюсь и смотрю на море, хотя мысли мои сейчас находятся в тысячах километров отсюда. Я закрываю глаза и погружаюсь в воспоминания того вечера.
Уже ранним утром я понимаю, что Энни не станет сидеть, зажавшись в уголочке своей комнаты, а во все глаза и днем и ночью будет смотреть Игры.
Поэтому я поднимаю голову к ближайшему дереву, и с уверенностью в том, что там есть камера, шепчу: «Только держись, милая. Только держись».
Сама идея того, что Энни услышит мои слова, вселяют в меня бешеное желание продолжать бороться за жизнь, поэтому я поднимаюсь со своего места и начинаю этот день.
Возможно, мой последний день на этом свете.
Глава 6. Трезубец Бити
— Я боюсь, что вы не сможете принимать морфлинг и дальше.
Доктор из Тринадцатого просматривает какие-то бумаги из папки, которую завели на меня, как только я сюда прибыл.
Мне не хочется говорить с ним, но приходится. Я едва приоткрываю рот и позволяю словам вылететь скорее по привычке, чем осознанно:
— Почему нет?
— Потому что вы здоровы. Ваши анализы в норме. Тест вы тоже прошли неплохо. Да, я не могу сказать, что с вами все в порядке, но… — я перебиваю его.
— Со мной не все в порядке.
Доктор устало кивает и переводит на меня свой сонный взгляд. Видимо, ему частенько приходится работать с такими психами как я. Особенно в последнее время.
— Мистер Одейр, я ведь и не говорю, что вам придется вернуться к обычной жизни. Нет, вам все еще придется находиться в больничном отсеке под моим наблюдением, но морфлинг вам больше не требуется.
Я молчу.
Морфлинг мне требуется.
Он мне необходим.
— Если хотите, я могу перевести вас в общую палату. Там вы сможете найти себе друзей. Написать заявление? — доктор снова переводит свое внимание на бумажки в папке и начинает что-то усердно писать.
Я пропускаю его вопрос мимо ушей.
— Почему мне тогда не разрешают лететь с Китнисс на планолете? Ведь я же здоров! А если не здоров, так дайте мне этого проклятого морфлинга!
— Мистер Одейр… — доктор начинает потирать переносицу, а потом снимает свои очки. — Сейчас вы находитесь на той ступени выздоровления, которую нельзя приравнять ни к болезни, ни к здравию. А насчет планолета… Я не имею к этому никакого отношения. Так что даже если бы я хотел, чтобы вы летели, меня бы никто не послушал.
— А вы бы хотели, чтобы я летел?
Доктор надевает свои очки, и его взгляд снова становится серьезным и сконцентрированным.
— Нет, — твердо отвечает он. — Я защищаю интересы своих больных, а вы все же относитесь к этой группе. Так что я бы настоятельно рекомендовал вам остаться, — он замокает, а через секунду добавляет. — Но мое мнение по этому вопросу никого не интересует.
— Так почему же вас тогда не волнуют мои интересы?! — мой голос срывается на крик, и мне приходится до боли сжать подлокотник стула, чтобы успокоится.
Доктор снова устало вздыхает.
— Ваши интересы меня волнуют так же сильно, как и интересы любого, кто находится в больничном отсеке.
— Если так, то почему вы не можете меня выслушать?! — я замечаю, как у бедного врача начинает дергаться глаз. Он опять снимает свои очки, откладывает папку с бумагами и обращает на меня все свое внимание.
— Я вас слушаю, мистер Одейр.
— Во-первых, меня зовут Финник…
— Мне известно ваше имя, — перебивает меня он.
— Ну, так и обращайтесь ко мне по имени!
— Хорошо, Финник, продолжайте.
Я делаю глубокий вдох, чтобы успокоится, и начинаю говорить снова.
— С самого первого дня, как я здесь появился, со мной обращались как с каким-то душевнобольным. Но на это мне плевать. Теперь вы вдруг прекращаете лечение, а на мои просьбы продолжить его, вы не реагируете. Ладно, пусть так. Но почему мне тогда не дают полностью вернуться к обычной жизни? В этом месте без дозы снотворного или наркотиков я и дня не проживу!
— Я не пойму, чем я могу вам помочь, мистер… эмм… Финник.
— Верните меня к нормальной жизни! Зачеркните все эти ваши записи, которые вы сделали в моей папке, и дайте мне зажить настолько спокойно, насколько это возможно в этом дурацком месте!
Доктор внимательно смотрит на меня, и я даже не позволяю себе моргнуть в это время. Через минуту он легонько кивает и говорит:
— Ладно. Я выпишу вас из больничного отсека. Подам заявку на собственный свободный отсек для вас. Вас внесут в расписание, и вам придется жить, как и всем: работать, есть, говорить, даже умываться по расписанию. Вы каждый день будете видеть свою подругу, мисс Эвердин, которую, кстати говоря, я бы с радостью записал бы в списки больных. Каждый день вам придется говорить с людьми, которые не перестанут вас жалеть ни при каких обстоятельствах. Там не будет врачей, и если вам вдруг станет страшно или очень тоскливо, вам придется самому с этим бороться. И вы будете в курсе всех событий, какими бы ужасными они ни были. Возможно, вас даже заставят активно участвовать в восстании, и вы не сможете отказаться. Вы понимаете это? Скажите мне, что вы хотите этого, и я обещаю, что уже этим вечером вы будете выписаны, — он был взволнован. Карандаш в его руках опасно согнулся, угрожая вот-вот разломиться пополам. Он испепелял меня взглядом и надеялся, что я все же откажусь, но я набрал в грудь побольше воздуха и произнес:
— Это моя жизнь, доктор. И я хочу к ней вернуться.
Через полчаса мне уже было разрешено покинуть больничный отсек, и я со
