вагинах; она поделилась бы с нами своими впечатлениями.
Она носила бы бриллианты от Гарри Уинстона[5] и никакой одежды — только бриллианты.
Моя вагина выпустила на свет огромного ребенка. Я думала, что этого будет достаточно, — но нет. Теперь она хочет путешествовать, и общество ей особенно не нужно. Ей хочется читать, узнавать новое, получать от жизни все больше и больше. И еще она хочет секса. Она любит секс. Ей хочется проникнуть в самую глубину — она страстно желает глубины. Она ищет доброту и жаждет перемен. Ей нужны тишина, и свобода, и нежные поцелуи, и теплые течения, и проникновенные касания. Она хочет шоколада. Ей хочется кричать. Ей хочется перестать злиться. Ей хочется кончить. Хочется хотеть. Она просто хочет. Моя вагина, моя вагина… Она хочет всего.
Маленькая штучка-дрючка, которая смогла
[Женщина с юга]
Воспоминание: декабрь 1965 года, пять лет
Мама велит мне страшным громким голосом прекратить скрести свою штучку-дрючку. Мне становится страшно при мысли, что я совсем ее соскребла. Больше я себя не трогаю, даже в ванне. Боюсь, что туда попадет вода, отчего я раздуюсь и взорвусь. Я заклеиваю штучку-дрючку пластырем, чтобы закрыть отверстие, но в воде он отклеивается. Наверное, можно заткнуть ее пробкой, похожей на затычку в ванне, тогда в меня ничего не попадет. Я ложусь спать, надев три пары хлопковых трусиков с сердечками, а сверху пижаму-комбинезон. И все же мне хочется дотронуться до себя, но я этого не делаю.
Воспоминание: семь лет
Эдгар Монтэйн, которому десять, разозлившись, со всей силы бьет меня между ног. Кажется, будто бы он разбил самую мою сущность. Я ковыляю домой, не могу даже пописать. Мама спрашивает, что стряслось с моей штучкой-дрючкой. Когда я рассказываю, что сделал Эдгар, она выходит из себя и орет, чтобы я никогда больше не позволяла никому себя там трогать. Я пытаюсь объяснить, что он ее не трогал — нет, мама, он ее ударил!
Воспоминание: девять лет
Я играю на кровати, подпрыгивая и падая, и нечаянно ударяюсь своей штучкой-дрючкой о столбик кровати. Пронзительно кричу — кажется, этот визг исходит из самой «штучки». Меня везут в больницу, где зашивают разрыв.
Воспоминание: десять лет
Я в доме отца, на втором этаже вечеринка. Все пьют. Я играю одна в подвале, примеряю свой новый хлопковый бюстгальтер и трусики, которые подарила мне подружка отца. Внезапно друг отца, громила Альфред, подходит сзади, стягивает мои новые трусики и засовывает свой большой твердый член в мою штучку-дрючку. Я кричу и пинаюсь, пытаюсь отпихнуть его, но он уже вошел. Внезапно появляется отец с пистолетом, раздается ужасный громкий звук, и вот мы с Альфредом оба залиты кровью — кровь повсюду. «Теперь-то моя штучка-дрючка точно отвалится», — думаю я. Альфред остается парализованным на всю жизнь, а мама семь лет запрещает мне видеться с отцом.
Воспоминание: тринадцать лет
Моя штучка-дрючка — очень плохое место, сгусток боли, скверны; место, видевшее драку, и вторжение, и кровь. Это средоточие несчастий. Зона невезения. Я представляю, что между ног у меня шоссе и я иду по нему далеко-далеко.
Воспоминание: шестнадцать лет
В нашем районе живет 24-летняя красавица, и я все время ею любуюсь. Однажды она приглашает меня к себе в машину. Спрашивает, нравится ли мне целоваться с мальчиками, и я отвечаю, что нет. Потом она говорит, что хочет мне что-то показать, наклоняется и нежно целует меня — ее губы прижимаются к моим, язык проникает в мой рот. Ух ты! Она спрашивает, не хочу ли я заехать к ней в гости, а потом снова целует и просит расслабиться, дать языкам почувствовать друг друга. Она спрашивает мою маму, могу ли я остаться у нее ночевать, — мама польщена, что такая красивая успешная женщина обратила на меня внимание. Мне страшновато, но в то же время я умираю от нетерпения. Квартира у нее просто фантастическая. Весь интерьер подобран до мельчайших деталей, в стиле 1970-х годов: бусины, мягкие подушки, подсветка. Я тут же решаю, что, когда вырасту, буду секретарем как она. Она наливает себе водки и спрашивает, чего бы мне хотелось выпить. Я говорю — того же, что и у нее, она отвечает, что моя мама это вряд ли одобрит. Я говорю, что ей наверняка не понравится и то, что я целую девушек, и тогда красавица делает мне коктейль.
Потом она надевает короткий сатиновый пеньюар шоколадного цвета. Как она прекрасна! Я всегда думала, что лесбиянки страшные.
— Вы такая красивая, — говорю я.
— Ты тоже, — отвечает она.
— Но на мне ведь только хлопковый бюстгальтер и трусики.
Тогда она медленно одевает меня в другой такой же сатиновый пеньюар — лавандового цвета, как первые робкие весенние деньки. От выпитого у меня кружится голова и я совершенно расслабляюсь. Я замечаю, что над кроватью у нее висит полотно с изображением обнаженной чернокожей женщины с пышной прической «микрофон» на голове, а она уже аккуратно и заботливо укладывает меня в постель. От одного только соприкосновения наших тел я кончаю. Потом она проделывает со мной все то, что раньше казалось мне грязным, но теперь я так возбуждена, что совершенно потеряла контроль. «Твоя вагина, еще не знавшая мужских ласк, так восхитительно и свежо пахнет — жаль, что она не всегда будет такой», — шепчет она. Я совершенно теряю голову — и в этот самый момент звонит телефон, и, конечно, это моя мама. Уверена — она все знает; ей всегда удается поймать меня вовремя. Взяв в руки трубку, я пытаюсь восстановить дыхание и говорить нормальным голосом. «Что это с тобой? — спрашивает она. — Вы что, бегали?» «Нет, мама, делали упражнения», — отвечаю я. Тогда она просит мою прекрасную секретаршу проследить, чтобы поблизости не было парней, и та отвечает: «Поверьте: никаких парней тут нет». После этого красавица рассказывает мне все о моей штучке-дрючке. Она просит меня поласкать себя у нее на глазах и учит меня разным способам сделать самой себе приятно. В этом она мастер. Она говорит, что я должна научиться доставлять самой себе удовольствие, чтобы не зависеть от мужчин. На другое утро я в панике: кажется, я тоже стала лесбиянкой, ведь по уши в нее влюбилась. Она ласково рассмеялась в ответ на это, но больше мы не встретились. Я осознала, что эта красотка была моим удивительным, неожиданным и совершенно неполиткорректным спасением. Она полностью преобразила мою несчастную штучку-дрючку и помогла ей
