выволокла его обратно в коридор.
Эпизод 2. Сердце Матильды
— Рад видеть вас в добром здравии. Или вы успели изобрести для нашего с вами состояния какой-нибудь новый термин?
— Помнится, вы не собирались к этому состоянию привыкать.
— Сами изволите видеть, привык как миленький. Даже шов почти не доставляет хлопот, если не считать проклятой парестезии.
— Мне теперь вместо крыжовенного варенья снится пуля в моей голове. Будто я, подобно ницшевскому гению, выворачиваю глазные яблоки, физически обращая свой взор вовнутрь, и вижу, как она покоится в височной доле.
— Стало быть, ни одной монаде и подавно не скрыться от вашего взора.
— А вы научились видеть новые категории?
— Еще три. И все, знаете ли, похожи на Матильду. Проблески, свечение, болотные огоньки… Невольно закрадывается мысль, а не носил ли в себе монаду автор тех строк, помните?
…Но брезжил над нами
Какой-то таинственный свет,
Какое-то легкое пламя,
Которому имени нет[1]
— Простите, но память вас подводит, там было не «таинственный», а «божественный». Так что это точно не про них.
— Что есть божество, как не колоссально могущественная монада, и не они ли нашептали нам этот образ?
— Похоже, вы действительно позволили им взять над собой верх.
— Лишь дал себе труд попытаться понять их. Они продолжают проникать повсюду, вам об этом давно и прекрасно известно. Раз уж мы не в состоянии им воспрепятствовать, быть может, пришла пора оставить стародавние порядки в прошлом и начать переговоры?
— Не вздумайте говорить об этом Начальству…
Дверь открылась, и в комнату, перешептываясь и что-то на ходу дожевывая, вошли четверо, с лицами солидными, но словно полустертыми, без единой запоминающейся черты, как это часто бывает у высокопоставленных чиновников. У каждого на безымянном пальце поблескивало золотое кольцо-печатка. Темноволосый юноша в щегольском мундире, похожем на студенческий, кивнул собеседнику и поспешно вернулся на свое место по другую сторону стола.
— Продолжаем, — заглянув в бумаги, сказал один из вошедших, пожилой, одутловатый, с цепким взглядом близко посаженных глаз. — Назовите точную дату первого проникновения тяжелых духов в подведомственный вам магазин.
— Я не знаю, — пожал плечами Хозяин. — А если бы знал, все равно бы не запомнил. Господин Канегисер подтвердит вам, что память второжителя со временем уподобляется решету, и вдобавок разум сам постоянно выбрасывает различные подробности как незначительные.
***
Зато дату своего первого знакомства с Матильдой он помнил до сих пор. Произошло оно восьмого февраля и совпало с днем неудачного покушения в тихом предместье Берлина, в пансионе, где тогда жил Хозяин, на некоего Пашинцева. Этот Пашинцев имел среди обитателей пансиона, преимущественно эмигрантов из «бывших», кличку Дипломат, поскольку состоял на мелкой хозяйственной должности в советском посольстве. О биографии своей он по понятным причинам не распространялся, да и в целом его общение с постояльцами сводилось к просьбам об огоньке в курительной комнате. В пансион его приваживали две барышни определенного поведения. Одна была красавицей с талией «в рюмочку», и звали ее Леночка — элегантные заграничные прозвища вроде Элен к ней совершенно не приставали. А другая, в возрасте, покладистая и носатая, никому не представлялась, но отчего-то именно на нее был особенно падок Пашинцев. Примерно раз в неделю Пашинцев через черный ход забегал к барышням в гости, приносил сладости, вино и фрукты, а потом все расходились, сытые и довольные. Он старался не попадаться никому на глаза, но обычно весь пансион был в курсе, когда и к кому приходил Дипломат.
И вот восьмого февраля случилось неслыханное: носатая барышня у себя в комнате достала из тумбочки парабеллум и выстрелила в совершенно голого Пашинцева. Пуля попала в ляжку, но истекающему кровью Пашинцеву удалось схватиться за пистолет и в ходе потасовки самому застрелить свою несостоявшуюся убийцу. Затем он выполз в коридор, где оповестил о происшествии сбежавшихся на шум постояльцев и лишился чувств.
Весь пансион, трепеща от ужаса и любопытства, предвкушал грандиозный скандал — все-таки сотрудник посольства, хоть должности Пашинцева никто толком и не помнил. Ожидая своей очереди побеседовать с явившимися полицейскими, взбудораженные жильцы договорились в ближайшее время устроить тематический вечер с горящим пуншем и шарадами, всецело посвященный торжеству жизни и memento mori.
Разнообразию, внесенному в унылую жизнь пансиона, не были рады только убитая барышня — по причинам естественного порядка — и обитавший в угловой комнате на первом этаже Хозяин. По тогдашним документам он числился потомком относительно известного, но обедневшего дворянского рода — сентиментальные немцы такое любили — и работал в эмигрантском общественно-литературном издании, которое, кажется, существовало исключительно на деньги Начальства, использовавшего его как ширму для своей агентурной сети. Он еще не привык откликаться на новое имя и опасался, что полицейские это заметят, или поймут, что его документы — искусная подделка, или увидят уродливый шрам, обвивающий его шею. Вечное кашне, вызывавшее веселое недоумение у барышень — и у Леночки, и у второй, покойной, — натирало кожу, и шрам то и дело расходился, невзирая на ежевечерние орошения красноватой микстурой без этикетки. Этой микстуры ему было выдано десять флаконов, и она, к слову, уже заканчивалась.
Разумеется, загадочное покушение на Пашинцева не могло не вызвать в памяти сходный эпизод из его недавней жизни. «Да, „недавняя жизнь“ — это, наверное, самая точная характеристика прежнего состояния по отношению к нынешнему», — размышлял он, пробираясь сквозь толпу любопытных постояльцев к дверям, за которыми лежала убитая барышня. Зевак вскоре оттеснили, но он успел убедиться, что из номера не тянет тем землисто-прелым запахом, с которым умирали бесомраки. И у Пашинцева было самое обычное человеческое лицо, круглое и глупое, — никто не пульсировал у него под кожей и не выглядывал из глаз.
Но теперь он уже знал, что, помимо бесомраков, есть и другие, те, кого он может замечать только изредка, боковым зрением, или вовсе не способен увидеть. Его наставник, обманчиво юный на вид господин Канегисер, определил его способности к духовидению как средние, но добавил, что всё достигается упражнением и, к примеру, он сам за последние несколько лет научился видеть, хоть и нечетко, еще восемь категорий.
Непрошеный гость мог обитать как в барышне, так и в самом Пашинцеве — ведь у всякого покушения должна быть причина. Может, Начальство нарочно подселило свежеиспеченного второжителя именно в этот пансион, чтобы он самостоятельно вычислил чуждую тварь
