не отвечаю. Но ты — случай интересный, прямо как природное явление в Африке. Поэтому я и решил ответить.
Я диковато оглянулся, не зная, что сказать и что сделать. В груди ощутимо и тянуще ныло — не хватало так неожиданно зажёгшейся «лампочки». Все вокруг: скамейка, черёмуха, надвигающаяся темнота, еле заметная тропка — как будто потускнели, потеряли свои цвета, посерели, как выцветшая после стирки футболка. Блестел, переливаясь, лишь только свитер парня, да его глаза отбрасывали золотистые искры.
Я недоверчиво посмотрел на свистуна. Пустой мозг смог выдать только это:
— Почему все такое серое? Почему не чёрное? Ночь же, — тупо напомнил я.
— Это тебе только кажется, — тут же откликнулся… Бог? — я не знал, как его называть. — Я дал тебе почувствовать, что такое чистое, первозданное вдохновение. Конечно, после него все остальное будет казаться слегка сероватым. Кстати, можешь называть меня Гоша… ну ты знаешь: Иегова… Гоша… Разница, в общем, небольшая. Да и в вашем языке моё имя звучит как-то странно.
Пустой мозг вдруг радостно ожил и снова подкинул искромётную мысль:
— Гоша? Так нашего поросёнка звали, пока он не запоносил и мы его не зарезали!
Я разулыбался, а когда понял, что сказал, втянул голову в плечи и зажмурился: вот сейчас и я застыну, как та девушка Зоя с иконой.
Но ничего не произошло, и я приоткрыл один глаз: Гоша лишь укоризненно смотрел на меня, поджав губы.
Я чуть-чуть подумал и еле слышно пробормотал:
— Извините…
Гоша побуравил меня своим золотистым взглядом, а потом отвернулся и расхохотался.
— Я же сказал — на ты! И превращать я тебя ни во что не буду — все это бабкины сказки! Ну давай, не томи, говори, чего хотел.
Я моргнул, собираясь с мыслями. Кричать в небо, будучи уверенным, что там никого нет, — это одно. Совсем другое — получить оттуда ответ, причём такой вполне себе… авторский.
— Мне… Мне все это снится? — тупо спросил я.
Парень ухмыльнулся и со словами: «А давай проверим!» — ущипнул меня за руку. От резкой и короткой боли, как будто мне оторвали палец, я тоненько взвизгнул и отполз от Гоши.
— Ну как? Снится? — участливо спросил тот.
Я испуганно замотал головой, потирая кожу. Потом посмотрел на Гошу и проговорил, стараясь выглядеть разумно и по-взрослому, подражая тем мужикам из телевизора:
— Но так же не может быть… Ты не можешь быть Богом.
— Почему? — миролюбиво спросил Гоша.
— Потому что… Потому что… Потому что Бога не существует!.. — выпалил я и снова втянул голову в плечи.
— С чего вдруг? — вежливо осведомился парень, как будто мы спорили, идёт ли снег в Африке.
— С того… С того, что к тебе столько раз обращались! Столько раз просили! Не только я, не только мама с папой… И ты никогда не отвечал! И вдруг ты отвечаешь мне! Не тёте Наташе, которая месяц назад похоронила сына, а она тебя звала очень громко, я сам слышал… Не Петьке Иванову, у которого мать и отец никогда трезвыми и не бывают и постоянно его бьют… Не бабке Тоне, у которой не осталось семьи, и она доживает одна в полуразваленном доме. Почему не маме? Почему не Женьке, когда он мелкий один лежал в больнице, а мы даже не знали, что с ним? Почему мне? Я что, громче всех кричал? — последнее я бросил ему в лицо, почти не осознавая, что с кем я разговариваю. Но посмотрев в его с золотистым отливом глаза, я резко спустил пар и уже тише и спокойнее добавил, втянув голову в плечи: — Извините.
Гоша никак не отреагировал на мой крик. Он долго вглядывался в густую темноту перед нами. Я уже подумал, что он, наверное, обиделся и теперь игнорирует меня, как вдруг парень спокойно заговорил:
— Знаешь, Вася, когда я создавал все это — Гоша развёл руки, как будто хотел обнять весь мир, — я знал, что однажды появитесь вы, — он задумчиво посмотрел на меня.
Я молчал, не зная, что сказать.
— Понимаешь, — продолжил он, — я люблю весь этот созданный Мной мир. Я обошёл его весь, до самого последнего угла. Я был и на дне океана, и на вершинах гор, и среди снегов, и в джунглях, на Северном и Южном полюсах. И везде я восхищался своим творением — природой. Ведь я только создал её, а остальное сделала она сама. Все эти моря, горы, облака… Радуги… Прекраснее я ничего ещё не видел. Я смотрел на животных, на рыб, на змей и лягушек, на амёб, на цветы и травы, на это небо и звёзды, на планеты и галактики… Знаешь, я бы заплакал от любви к этому миру, если бы умел плакать.
Гоша снова обнял весь мир руками. черёмуха позади меня, волнуясь, как стеснительная девчонка перед парнем, затрепетала старыми иссохшими ветками. Парень ласково погладил её по осыпающейся коре.
— Но я знал, что это не конец. Я знал, что все это, — он неопределённо махнул рукой в сторону полей, окутанных туманом, — нужно, чтобы однажды появились вы. Люди. Вы, которые, как и я, стали бы творцами. И ещё тогда, когда ничего не было — не было природы, планеты, Вселенной, я уже понимал, как тяжело вам будет. Как невозможно тяжело будет вам принять это первозданное вдохновение. Потому что у любого творчества есть главный принцип. Ты знаешь, о чём я говорю?
Я подумал, вспомнив все, что я слышал о Боге, и неуверенно выдал:
— О любви?
Гоша посмотрел на меня невидящим взглядом, как будто тщательно подбирал слова:
— Нет, это не любовь. Любовь — это только одна из составляющих главного. А главное — это свобода. Творить можно только тогда, когда ты свободен. Несвобода не может создавать миры. Несвобода не может создать любовь. Несвобода не может ничего. И я прекрасно это знал, создавая вас. Поэтому опция свободы воли входит, так сказать, в вашу базовую комплектацию.
Гоша посмотрел на меня с довольным видом, как будто только что объяснил мне какое-то очень важное правило. Я замер, ожидая продолжения, но его не последовало. Молчание чуть затянулось.
— И-и? — не выдержал я.
— «И-и»? — вопросительно поднял бровь Гоша.
— И-и-извините… Но… Причём тут вся эта… эта «свобода»? Я спросил, почему вы… ты не ответил маме и папе? И Женьке? И тёть Наташе? — потом подумал и снова осторожно добавил: — Извините.
— Так я же сказал: потому что даровал вам свободу. Я хотел, чтобы вы творили и создавали свои истории, свои миры. Так же, как и я. Я
