на ходу:
— Никогда не думала, что увижу, с каким нетерпением ты рвешься за покупками, Эдвард. Закусываю губу. Я тоже.
О, бабушка, если бы ты могла видеть меня сейчас, ты бы смеялась вместе с ней. Или, может, таково было твое намерение с самого начала.
Саммер
Я думала, ничто не может сравниться со странным приливом адреналина от шопинга с Эдвардом. Поначалу было не просто расслабиться и начать выбирать вещи. У меня никогда не было лишних денег, да и друзей, с которыми можно было бы ходить по магазинам. Переезд из одной приемной семьи в другую, из одной школы в другую оставили отпечаток на мне.
Но постепенно все наладилось. С каждым его комплиментом я расслаблялась. Он не флиртовал, нет, ничего подобного. Просто констатировал факт. Это ничего не значило. Правда, прошло много времени с тех пор, как кто-то принимал мои интересы близко к сердцу. Он заботился обо мне, и это было так… хорошо.
И вот теперь я в его вертолете, под нами проплывает шотландский пейзаж. Лоскутное одеяло зеленых, коричневых и фиолетовых оттенков. Примыкающие к суше озера и пологие холмы. Наблюдать все это с воздуха невероятно, поездка, наполненная адреналином, в буквальном смысле этого слова.
— Уверен, тебе это нравится.
Голос Эдварда потрескивает в моей гарнитуре, я не могу сдержать улыбку, которая расплывается на моем лице.
— Это потрясающе!
— Тем не менее тебя не было так долго!
От его внезапного обвинения у меня перехватывает дыхание, я снова отворачиваюсь к окну, пряча замешательство и боль. Где уж ему понять, что я чувствовала? Он родился в этом мире, мире Кэтрин, и, как ни старалась бабушка заставить меня чувствовать себя как дома, не смогла искоренить сомнения. Сомнения, которые подхватила и использовала против меня мать Эдварда.
— Так было лучше.
Я сцепляю руки на коленях. Лучше для кого? Эгоистка! Я ведь не знала, что Кэтрин больна. Если бы знала, перевернула бы небо и землю, но оказалась рядом с ней.
— Что? Держаться подальше от нее? Даже когда бабушке поставили диагноз? Почему ты не вернулась, когда узнала о ее болезни?
— Потому что не знала!
Я отворачиваюсь от него. Как же мне плохо, больно, стыдно.
Он наклоняется и дотрагивается до моей ноги, привлекая внимание.
— Что ты имеешь в виду, Саммер?
— Только то, что сказала. Я не знала, потому что она мне ничего не сказала.
— Но все это время ты утверждала, что вы поддерживаете связь. Черт возьми, Чарльз уверял меня, что ты всегда была в ее жизни, а ее любовь к тебе сильна, как прежде, и вы близки.
Близки? Я закусываю губу, слезы льются из глаз. Так близка, что ей и в голову не пришло поведать мне что-то настолько важное, как факт, что она умирает.
— Саммер?
— Что, Эдвард? — Я бросаю на него взгляд. — Ты знаешь, какой она была! Она не хотела, чтобы ее считали слабой, уязвимой, а люди суетились вокруг. Она бы не захотела волновать меня, когда я на другом краю света. Она бы не хотела, чтобы я вернулась к ней. Она бы не захотела меня… Не хотела, чтобы я…
Я придумала тысячу причин, почему она так поступила. Но я полагаю, что она не настолько любила меня, чтобы я знала об этом.
Или, что еще хуже, она думала, что я недостаточно люблю ее, чтобы беспокоиться.
Хотя если это так, почему она оставила мне наследство? Почему написала письмо?
— Да, ты права. — Он хмурится. — Она бы не хотела, чтобы ты волновалась или меняла свою жизнь ради нее.
От его слов боль только усиливается, но я игнорирую ее.
— Как долго она болела?
— Не могу поверить, что ты не знала.
— Но это действительно так. Неужели ты думаешь, я осталась бы на другом краю света, если бы знала?
Я вижу, как поникли его плечи. Он будто принял мои оправдания. Смирился.
— Она болела какое-то время. Как ты и сказала, она не хотела поднимать шум. Только когда не смогла скрывать боль, я заставил ее признаться. Она отказалась от лечения. Сказала, что это только продлит дискомфорт, заставит ее чувствовать себя хуже. Она предпочла бы провести последние несколько месяцев на этой земле, притворяясь, что все в порядке. — Он прерывисто вздыхает, а я борюсь с желанием протянуть к нему руку, утешить. Правда, ему не понравится. — Знаешь, я думаю, если бы могла, она бы и мне ничего не рассказала.
Он выглядит таким сломленным, но именно сейчас я вижу человека, которого знала когда-то. И мое сердце болит за него.
— Она была слишком независимой.
— Ты хочешь сказать, слишком упрямой.
— Упрямая, независимая — какая разница. — Я пожимаю плечами и грустно улыбаюсь ему. А потом, поддавшись желанию, накрываю его руку своей и чувствую, как он вздрагивает. Но не вырывается. Я говорю ему со всем чувством, на которое способна: — Она любила тебя.
Он пристально смотрит мне в глаза. По его лицу пробегают тени.
— Похоже, она любила нас обоих.
Разве?
— Наверное.
— Наверное?
Я отвожу глаза. Как объяснить, чтобы он понял? Я вспоминаю ужасный телефонный звонок несколько недель назад, когда мистер Макалистер сообщил мне о ее смерти. Вот так просто. Как гром среди ясного дня.
— Я была так зла, Эдвард. Не тогда, когда узнала о ее смерти. Нет. Я была потрясена. Убита горем. Но когда узнала о ее болезни… Она знала, что умирает… — Я глотаю слезы. — Как она могла лишить меня шанса попрощаться? Почему не хотела, чтобы я вернулась? Я бы пришла! Она должна была это знать.
Он накрывает мою руку своей.
Я снова поднимаю на него глаза.
— Как… как она себя чувствовала?
— Ближе к концу?
Я киваю, он слабо улыбается.
— В ярости.
— В ярости? — Теперь уже я улыбаюсь.
— Она отказывалась верить, отказывалась подчиняться болезни. Но последние две недели она устала. Хотела, чтобы все закончилось.
— И ты был с ней?
— Настолько, насколько это возможно. Вот почему понадобилась вертолетная площадка. Я построил ее, узнав, что она больна. Чтобы добираться до нее быстрее. И чаще.
Я думала, площадка просто способ выделиться, продемонстрировать богатство. Теперь чувствую укол вины за эти мысли.
— Я рада, что ты был у нее.
— Я тоже.
Мы замолкаем, наши взгляды встречаются, настроение в салоне подавленное от общего горя. Я так много хочу сказать. Я так много хочу сделать. Я хочу обнять его, прижать к себе, впитать его боль, как собственную.
— Сэр?
Я вздрагиваю, когда в наушниках раздается голос пилота.
— Мы заходим на
