она обреталась, и сделать это управление серьезным игроком в войне здешних башен. Думаю, за выходные дни полковник поговорит не только с Алидиным – чтобы не прыгать через голову непосредственного начальника, – но и с руководителем общесоюзного пятого управления КГБ, генерал-майором Филиппом Денисовичем Бобковым. Его я помнил ещё живым – в моем времени он был бодрым старичком, который стойко перенес почти сорок лет критики своей предыдущей деятельности и умер несломленным. Правда, в какой-то момент он повинился перед диссидентами, но это было в русле времени и вряд ли кто осудит отставного генерала за такой поступок, тем более совершенный в другое время и в другой стране.
Ну и наверняка об этой инициативе донесут Семёну Кузьмичу Цвигуну – первому заму председателя КГБ СССР, который курировал «Пятку».
Меня эти игры небожителей не пугали – пусть обсуждают, делают какие-то предварительные выводы, потом будет легче проталкивать иноагентство. И пусть я эту идею придумал – или вспомнил – всего лишь от нежелания выполнять прихоти начальства, которому померещилось неуважение к себе. Всё равно она была стоящей – законодатели будущего её размыли и не дотянули, а сейчас есть шанс всё сделать по уму. Для меня это своего рода дело чести – сделать сейчас то, что я не смог сделать в своей жизни, пусть и руками несостоявшегося предателя Виктора Орехова. То есть построить всякую несистемную оппозицию в строй и пинками погнать её в светлое будущее, чтобы с её помощью слегка укрепить разваливающееся здание страны почти победившего социализма.
Я на автомате выполнил положенные ритуалы покидания начальственного кабинета – остановился перед дверями и вытянулся в струнку, краем глаза видя, что Макс повторяет мои движения с механической точностью. Потом мы вышли в коридор, вытерли пот со лбов и посмотрели друг на друга.
– И что это сейчас было, Вить? – тихо спросил Макс.
– Понятия не имею, – тоже шепотом ответил я. – Но у тебя есть возможность встретить Новый год с твоей Ольгой. Завтра вечером давай созвонимся, обговорим всё, что нужно сделать. И не кипишуй, два дня – это много.
Конечно, много, даже дофига – особенно если не выдумывать что-то заново, а просто вспомнить то, что ты уже знаешь.
[1] Грушинский фестиваль проводится с 1968 года, но по-настоящему массовым явлением он стал где-то с середины 1970-х.
Глава 3. «В Пекине очень мрачная погода»
Хороший начальник умеет выжимать из подчиненных все соки, не выдавливая из них раба. Хороший подчиненный умеет поддерживать в начальнике иллюзию, что сока в нем уже не осталось, а вот раба – сколько угодно. Именно поэтому мы с Денисовым разошлись мирно и довольные друг другом – полковник считал, что он отмщен, поскольку два старлея будут вкладывать на выходных, как папы Карло, ну а два старлея – то есть я и Макс – были счастливы, что отползли малой кровью.
Макс в мою выдумку пока что глубоко вникать не стал. Ему хватило моих заверений, что всё под контролем, и что большую часть работы я беру на себя. Его же ждала Ольга – из памяти Орехова я извлек знание о том, что дела у этой парочки активно двигались к ЗАГСу, и совместная встреча Нового года была хорошим подспорьем на этой дороге. Правда, Макс зачем-то позвал и меня к ним в гости – он был в курсе, что у нас с Ириной не сложилось, и оставлять друга одного в такую ночь казалось ему неправильным. Но мне было недосуг вставать на пути счастья двух молодых людей, поэтому я легко отказался – а Макс легко принял мой отказ.
Так что домой я возвращался один, и у меня было время хоть немного перевести дух и обдумать ситуацию, в которой я оказался.
Несколько лет я был прикован к инвалидному креслу, и это заставило моё сознание измениться. Иначе и быть не могло, ведь моё тело, которым я всегда управлял с различной степенью легкости, теперь подчинялось мне условно – руки ещё слушались приказов, поступающих из мозга, а ноги – уже нет. Это было странное чувство, и я вряд ли продержался бы все эти годы, если бы не моя вторая половинка, которой впору было присваивать звание жены-героини за такой подвиг и награждать соответствующей медалью.
Сейчас моё сознание оказалось в совершенно чужом теле. Но оно слушалось меня... вернее, начало слушаться после пары приступов, так что по улице Дзержинского и проспекту Маркса я шел достаточно уверенно, хотя постоянно прислушивался к своим ощущениям. К тому же я давненько не ходил – и с каким-то неземным наслаждением переставлял ноги по асфальту, покрытому тонкой коркой льда, оставшемся после недавней оттепели. Кое-где дворники успели набросать песка, но далеко не везде, и приходилось ещё и выбирать место, на которое я поставлю подошву модного югославского ботинка.
Я даже не думал жаловаться на суровую судьбу. Всё, что со мной происходило раньше и произошло сегодня, могло быть заслужено, но могло быть и простой цепочкой совпадений, на которые человек не влияет никак и никогда. Я склонялся ко второму – всё же моя вера была очень условна; но и у верующих есть поговорка про человека, который предполагает, и Бога, который располагает. Человечество вообще с самого своего появления страдало фатализмом в острой форме, и у всех народов мира были боги, которые отвечали за судьбу. У древних греков – мойры, у римлян – парки, у викингов – норны, у славян – то ли судицы, то ли суженицы. И кто я такой, чтобы спорить со всем этим пантеоном?
Я и не стал, просто молча смирился, что теперь я имею внешность Виктора Орехова и могу пользоваться его памятью, что было очень кстати – непонятное поведение сотрудника нашей Конторы могло привести к очень серьезным разбирательствам и проверкам с неоднозначным для объекта, то есть меня, результатом. Правда, я уже подпрыгнул выше среднего со своей инициативой, но Денисов сам подсказал мне хорошее объяснение для любой комиссии – мол, вспомнил про институт поражения в правах, про американский закон об иностранных агентах, сложил два и два и получил четыре. Никто не докопается. Случайное озарение, в полном соответствии с представлениями древних о судьбе.
Я улыбнулся девушке, которую судьба посадила напротив меня в вагоне метро, и чуть прикрыл глаза,
