всё быстрее и быстрее, ветки деревьев рвут на нём одежду, раздирают в кровь кожу. Но что это? Между ними разверзается пропасть. Он не в силах остановиться. Он летит в эту пропасть. Это конец! Смерть!
Разбудил его собственный крик Оправившись от охватившего его страха, поняв, что всё это только сон, он посмотрел на часы. Было уже за полночь. Он открыл окно спальной комнаты, и перед ним предстало озеро, освещённое лунным светом. Луна была полной и такой огромной, какой он никогда раньше не видел. Через всю поверхность озера мерцающей серебряной стрелой, направленной остриём прямо в него, протянулась гигантская лунная дорожка. «Дивно!» — проговорил он невольно вслух. Он успокоился, закурил сигарку и попытался вызвать в памяти запечатлевшийся в детстве образ дяди, но воспоминания его были слишком скудны. Припомнил он только, что дядя несколько раз приезжал к ним в имение, был всегда весел и брал его с собой на рыбалку. Последнее обстоятельство вызывало неудовольствие матери и неописуемое ликование маленького Феликса. Вспомнились ему и какие-то недобрые слова матери, сказанные в адрес дяди, и громкие их ссоры, отзвуки которых через открытое окно долетали до него, занятого своими детскими играми во дворе усадьбы. «Как славно дядя мог бы коротать здесь старость», — думал он, закрывая окно и укладываясь снова в постель.
Глава третья
1
Навроцкий так увлёкся рыбалкой, что вместо одного дня провёл на даче целую неделю, и эта неделя вполне заменила ему поездку в Европу: нервы его отдохнули, он чувствовал себя посвежевшим. Последние дни августа, когда к летнему теплу начинал примешиваться первый осенний холодок, были его любимым временем года. В эту пору он обнаруживал в себе какую-то особенную приподнятость и весёлость, способность по-новому смотреть на вещи. Здесь, в глуши, сидя в лодке с удочкой, он вдруг осознал всю необязательность того, чем занимался и жил в Петербурге. Биржа, акции, телефонные компании и картонные фабрики утрачивали здесь свою важность, были чем-то лишним, ненужным. Эта скромная дача, где умиротворилась его душа, казалась ему теперь гораздо более ценным приобретением, чем дорогая квартира в самом центре Петербурга, стоившая в денежном измерении во много раз больше.
Но пришла пора возвращаться домой, и вскоре он сидел в тёмно-синем вагоне первого класса петербургского поезда. Быстро полетели верста за верстой. Балы, театр, вечера у Ветлугиной — вот что большей частью занимало его мысли. К этому предвкушению приятных сторон петербургской жизни прибавлялась, однако, тревога по поводу сложного положения, в которое он попал из-за желания заняться делом и операциями на бирже, что отнюдь не было первой необходимостью для него — в будущем владельца нескольких поместий, должных перейти к нему по наследству и вполне способных обеспечить своему хозяину безбедное существование. Продать пару земельных владений было бы, очевидно, делом понадёжнее, чем пускаться в прокладку железных дорог, а тем паче помещать деньги в какие бы то ни было акции. Но если уже какая страсть овладевала им, то остановить его могла только другая страсть, ещё более сильная. Уж больно захотелось ему прослыть успешным промышленником и предпринимателем и, как честолюбиво, но вполне искренне думал он, сделать собственный вклад в экономическое процветание России. «Разве это не достойнее, чем проживать дворянские гнёзда предков?» — спрашивал он себя. Мудрые советы не браться за то, в чём ровным счётом ничего не понимаешь, его не остановили. Два имения, уже перешедшие к нему после смерти отца, были им проданы, а вырученные за них деньги пущены в оборот. Но, несмотря на это своё усердие, он не любил слишком много думать о деньгах и все дела поручил молодому, подававшему надежды и горячо рекомендованному ему графиней Ивану Карловичу.
Глядя в окно на внезапно появлявшиеся и так же быстро исчезавшие верстовые и телеграфные столбы, он вспомнил то время, когда из их родового имения ещё нельзя было добраться до Петербурга по железной дороге и маменька тщательно укутывала его, готовя к дальней зимней поездке в обтянутой кожей кибитке. С тех пор и полюбил он быструю езду. Будь то поезд, запряжённая лихими конями тройка или автомобиль — скорость одинаково будоражила его мысли, чувства, память, успокаивала нервы и наполняла душу неясными ожиданиями чего-то нового, лучшего. Ему вдруг захотелось зимы, снега, весёлой санной дороги к цыганам, русских разговоров и песен, и он окончательно уверился в том, что его поездка в Биарриц не состоится. Он соскучился по России, не успев её покинуть.
В Выборге в вагон зашёл новый пассажир. Положив на полку шляпу и поставив в угол тросточку, он со вздохом уселся напротив Навроцкого.
— Сын в Свеаборге служит, — сказал он безо всяких предисловий, едва устроившись на своём месте. — Ездил навестить. И вот ведь какая скверная штука приключилась. Чёрт меня дёрнул выйти в Выборге в буфет. Увлёкся, так сказать, чревоугодием и опоздал на поезд. Пришлось следующего дожидаться.
Господин засмеялся. До Навроцкого донёсся пивной дух.
— И давно ваш сын служит? — поинтересовался он из вежливости.
— Да уже второй год.
Господин помолчал.
— Финляндия хорошая страна, — вздохнул он, глядя в окно, — но уж больно здесь чужаков не любят. В России любой финляндец, если захочет, может карьеру сделать и министром стать, а вот русский в Финляндии — фигушки! Попробуйте-ка устроиться на службу в Финляндии! Чёрта вам с хреном! Чтобы стать здесь чиновником, нужно сначала окончить финляндское учебное заведение. Хотите купцом заделаться, торговлю вести? Прижмут вас здесь как миленького! Преподавать историю в Финляндии могут только лютеране! В сейм русские не могут ни избирать, ни быть избранными! Занимать государственные или общественные должности? Нате вам! — Он показал кукиш.
— Да ведь в этом отношении, кажется, наметились перемены, — возразил Навроцкий.
Его собеседник махнул рукой.
— Да и с русским языком здесь далеко не уедешь. Да-с… Вот вам и свобода! Зато для террористов и революционеров у них настоящая свобода. Все бомбы и оружие в Питер отсюда попадают. Здесь и лаборатории взрывчатых веществ имеются, и покушения готовятся. Помните Вайнштейна?
Навроцкий утвердительно кивнул головой: кто ж не читал в своё время в газетах о деле Вайнштейна?
— А латыша Трауберга? Этого знаменитого Карла?
Князь снова кивнул: дело Трауберга нашумело ещё больше.
— Здесь его, голубчика, наша полиция и сцапала. Все свои злодейства, убийства и ограбления он здесь и готовил, а финляндские жандармы смотрели на всё сквозь пальцы да ещё нашей полиции палки в колёса вставляли. Вот вам и Великое княжество! Вот вам и тихая, спокойная страна! —
