собрался не сразу. Сначала он помыл и поставил в шкаф бокалы, затем собрал разбросанные по столу вырезки, сунул их в сложенный пополам листок со схемой. Получившийся пакет Кузьма бросил в ящик стола. На глаза ему попалась бутылка с виски, он взвесил ее в руке и сунул в несгораемый шкаф.
Пора было уходить. Но идти домой не хотелось. И дело было не только в том, что его ждали пустая квартира и одинокий ужин. (Домашние уехали три дня назад, и он впервые за последние шестнадцать лет остался дома один). После встречи со странным гостем Кузьму переполняли непонятные чувства, и он никак не мог в них разобраться. Кузьму не удивила откровенность гостя: люди, приходившие к нему, случалось, рассказывали и не такое… Но то, что он услышал, никак не укладывалось в привычные рамки. Кузьма не знал, как быть дальше. Сообщить об этом куда нужно, как следует законопослушному гражданину? А зачем? Убийцу уже наказал Бог, и вряд ли человеческий суд будет справедливее. Да и не доживет виновный до суда. Тогда что? Принять все к сведению и забыть?
Так и не определившись, Кузьма стал собираться.
Перед уходом он прошел по всем комнатам редакции, проверяя, правильно ли заперты окна и двери. Все было нормально. Выйдя на улицу и тщательно закрыв за собой стальную дверь, Кузьма бросил связку с ключами в портфель-дипломат (ключей от дверей редакции было так много, что он носил их в отдельной связке) и достал мобильный телефон. Оглянувшись по сторонам (охранный код не предназначался для чужих ушей), Кузьма набрал номер.
– Волга пятьсот двадцать один. Сдаю на пульт.
В трубке несколько секунд помолчали, затем усталый женский голос произнес:
– Все в порядке. Сорок вторая…
«Хорошо, что сорок вторая», – подумал Кузьма, идя к остановке. В этом была какая-то мистика, но когда на центральном пульте редакцию брала под охрану семнадцатая или тридцать седьмая, ложные срабатывания системы случались с удручающим постоянством. У сорок второй было надежнее.
…Трамвай Кузьма заметил издалека и припустил к остановке. Едва он вскочил в вагон, двери закрылись. В окно Кузьма увидел двоих мужчин, бегущих следом, но водитель не стал их ждать. Трамвай медленно проплыл мимо бедолаг, и Кузьма хорошо рассмотрел их. Один был высокий, плечистый, с квадратным лицом и рыжий. Второй – пониже и пожиже, с невыразительным лицом и темноволосый.
Через четыре остановки Кузьма перескочил в троллейбус и, качаясь на ухабах вместе с набившейся внутрь толпой (не один он сидел допоздна на работе), благополучно приехал в свой микрорайон. От конечной остановки до его, последнего на этой улице, дома было метров триста, и он прошагал их, закрываясь воротником от резкого ледяного ветра, от которого мгновенно стыло лицо. Стояла вторая половина марта, но в город на несколько дней вернулась зима. Мело, снег слепил глаза, так что к своему подъезду Кузьма добрался почти наощупь.
Не доходя до крыльца, Кузьма стал расстегивать куртку, вспоминая, в каком из карманов лежат ключи от подъезда и квартиры, и поэтому не сразу среагировал на возникшую сбоку тень. Тихий голос негромко скомандовал: «Рауш!», потом в воздухе что-то прошелестело, и в тот же момент в голове Кузьмы словно что взорвалось…
Очнулся он от причитаний. Визгливый и странно знакомый женский голос завывал сверху. Кузьма с трудом разлепил тяжелые веки. Сначала он различил над собой тень, потом тень стала приобретать контуры, и он скорее угадал, чем узнал соседку по площадке. Кузьма повернулся всем телом, напрягся и с трудом сел.
Соседка запричитала еще громче. Кузьма, постепенно приходя в себя, огляделся. Он сидел в снегу у своего подъезда в расстегнутой одежде и без шапки. Вокруг валялись какие-то вещи.
– Батюшки! – завывала соседка. – Убили человека совсем, искалечили…
«Никого не убили», – хотел сказать Кузьма, но вслух произнес:
– Рауш…
– Ай, заговаривается!.. – закричала соседка.
«Почему «рауш»? – подумал Кузьма. – Это, кажется, по-немецки. Откуда тут немцы? И зачем им бить меня по голове?»
Он оперся на руки и с усилием встал. Соседка тут же подскочила и стала торопливо смахивать с него снег.
– Я в окно все видела, – зачастила она, – как чувствовала: дай, думаю, гляну, как там на улице. Смотрю: идет Кузьма Иванович, от ветра закрывается. А за ним – двое. Вдруг один, здоровенный такой, блондин, подскакивает и как даст дубинкой!.. Вы и покатились. А они давай в сумке и одежде шарить. Тут я не выдержала, открыла форточку да как закричу! Потом в милицию позвонила, а сама накинула пальто – и сюда. Те убежали, а ведь и убить могли…
– Спасибо, Людмила Ивановна…
Кузьма сказал это от всего сердца. Соседка по площадке была дамой непутевой и скандальной, мужики у нее долго не задерживались. Но это не мешало Людмиле Ивановне быть человеком добрым. И бесстрашным: своих сожителей, кое-кто из которых до смерти пугал жильцов дома блатными повадками и разрисованным телом, она выставляла за дверь без посторонней помощи.
Кузьма пощупал голову. Слева от темени горячо пульсировала растущая шишка, голова ныла, но терпеть было можно. Он огляделся и стал собирать разбросанные вещи. Людмила Ивановна бросилась помогать.
Патрульная машина приехала быстро. Три милиционера в бронежилетах и с автоматами, узнав у Людмилы Ивановны приметы грабителей, укатили ловить их, а Кузьма со следователем, усталым старшим лейтенантом, поднялись в квартиру составлять протокол. Соседка увязалась за ними. Следователь со страшной фамилией Пыткин на самом деле оказался вежливым молодым человеком и, сев за кухонный стол, стал быстро записывать то, что говорили Кузьма и Людмила Ивановна.
– Что пропало? – спросил он Кузьму. – Вы все проверили?
– Только связка с ключами, – удивленно ответил Кузьма, – это ключи от офиса, у нас есть запасные. Даже бумажник цел. И мобильник…
– Значит, материального ущерба нет, – заключил старший лейтенант, – видимо, не успели. Вы их спугнули! – повернулся он к Людмиле Ивановне. – Не то… Наркоманы совсем обнаглели: три случая на этой неделе. Высматривают вечером одиноких прохожих, догоняют и бьют сзади, чтобы лиц их не запомнили, железным прутом или трубой. Люди потом месяцами в больницах лежат. Вам еще повезло. Да и били не трубой, – следователь взял лежавшую на столе меховую ушанку Кузьмы и еще раз внимательно рассмотрел ее. – Если бы труба или прут – мех бы в клочья! А здесь целый. Значит, и вправду дубинка. Тогда это другая банда, – вздохнул следователь. Было видно, что он искренне огорчен этим обстоятельством. – Ладно, подписывайте!
Прощаясь, он участливо заглянул Кузьме в глаза и спросил:
– Водка в доме есть?
– Сейчас! – засуетился Кузьма.
– Вы неправильно меня поняли, – остановил его следователь, –
