действующей, формальной и целевой причины), таких, как наличие в толстой коже большего количества “материи”, из которой получились бы более твердые волосы, и т. д. — никаких причин подмеченного соотношения между толстой кожей и твердыми волосами Аристотель в “Истории животных” не дает. В “О частях животных”
(658а) уже дана хотя бы целевая причина возникновения волос вообще как “защиты”. Наконец, в “О возникновении животных” (V, 3) подробно рассмотрена материальная причина названного в “Истории животных” (кн. третья, § 67) явления и сделан вывод, что “если кожа рыхлее и толще, волосы в ней — толстые вследствие обилия землистого вещества и большей величины пор”.
Достижения выделенной нами первой части “Истории животных” были синтезированы в александрийской биологии с успехами гиппократовской школы, что привело к открытиям Герофила и Эразистрата, а в конечном счете и Леонардо да Винчи, Везалия и Гарвея. Доктрины второй части “Истории животных” и “О возникновении животных” относительно развития практически не получали продолжения вплоть до XVI в., когда У. Альдрованди по стадиям подробно проследил развитие зародыша в курином яйце. Третья часть нашла продолжение в перипатетической школе, а затем и за ее пределами в “Рассказах о диковинах” (III в. до н. э.) и прочей “парадоксографии”, от которой ведут свое начало “Бестиарии” и “Физиологи”, во многом определившие лицо средневековой науки, а от них, после сложного ряда переосмыслений, также и ряд отраслей ренессансного естествознания.
Таким образом, в “Истории животных” предвосхищено позднейшее, дожившее и до XIX–XX ее., разделение биологических дисциплин на три основные группы: на морфологические, физиологические и экологические дисциплины. Систематизация, элементы которой также бесспорно присутствуют в “Истории животных” (см. ниже), основана на морфологических, физиологических (особенности воспроизведения) и экологических (деление животных на водных, сухопутных, “воздушных”) признаках и более близка по своему подходу, логике и основным делениям к новоевропейской таксономии, чем какая-либо другая из предпринимавшихся на всем протяжении древнего и средневекового периода мировой истории попыток классифицировать организмы. Но и на уровне частных наблюдений в “Истории животных” есть много сведений, в свое время не оцененных, но получивших подтверждение в XIX–XX ее. Это прежде всего описания электрического аппарата скатов; гектокотилуса; способа передвижения наутилуса; переоткрытой впоследствии И. Мюллером псевдоплаценты у акулы гладкой. Долгое время подвергались сомнению описанные в книге шестой факты заботы сомов о потомстве; в середине прошлого столетия Д. Агассис подтвердил эти факты прямым наблюдением сначала над североамериканскими, а затем и над греческими (из реки Ахелой) сомами.
Далеко не все обращения к биологическим материалам “Истории животных” носят столь позитивно-научный характер. Это и не удивительно: мы уже говорили, что в “Истории животных” присутствуют многочисленные мифологические компоненты. В XVIII в. в “Российско-Азиатской зоографии” П. С. Палласа нашел отражение тезис “Истории животных” о возможности весьма отдаленных скрещиваний, например, собаки с тигром; эта явная ошибка попала к Палласу из “Естественной истории” Плиния Старшего (VIII, 61), из которой Паллас вообще в известной мере почерпнул свою своеобразную концепцию об эволюции путем скрещивания. Возможно, он взглянул бы на вопрос несколько иначе, если бы обратился непосредственно к источникам Плиния — к “Истории животных” (кн. восьмая, § 167), где об упомянутом отдаленном скрещивании сказано с сомнением, или к “О возникновении животных” (746), где сообщено, что “индийские псы рождаются от некоего зверя, похожего на пса (а не от тигра. — Б. С), и собаки”. Но и реализм “О возникновении животных” обманчив, скорее поправка заимствована из другого варианта того же мифологического рассказа: из варианта, отразившегося у Боэция в том месте “Утешения философией” (Боэций, с. 258), где повествуется, как на острове Цирцеи “вой оборотня несется, — твари с личиною волка, тигра индийского...”.
Упомяну в той же связи один (из многих имевших место) случай использования “Истории животных” как скрытого источника: повествование из серии тигриных рассказов — гиперболизированное описание (по народным поверьям, см. примеч. 29 к кн. второй) тигра в виде сказочного животного “мартихора”. Речь идет о недавно вышедшей в русском переводе книге М. П. Холла “Энциклопедическое изложение масонской, герметической, каббалистической и розенкрейцеровской символической философии” (Холл, с. 304). Это описание дано со ссылкой на различные источники, кроме того, к которому оно действительно восходит: кроме “Истории животных” (кн. вторая, § 28).
Определенный вред нанесла науке категоричность, с какой Аристотель отстаивал учение о самозарождении, к его времени устаревшее, поскольку еще Пифагор утверждал, что “живые существа рождаются друг от друга через семя — рождение от земли невозможно” (Диоген Лаэртский, VIII, 28). У Аристотеля же учение о самозарождении служит лейтмотивом, проходящим через весь труд “О возникновении животных” и через “вторую часть” “Истории животных”. В ряде случаев из-за своей веры в самозарождение Аристотель неверно толкует наблюдавшиеся им же факты.
Так, он наотрез отказывается видеть развитие багрянок из икры — “сот”: “не из них возникают багрянки, а и они и прочие черепокожие зарождаются из ила и вместе с тем из гнили” (кн. пятая, § 61). Притом “доказывается”, что животные, которые возникают “не от животных, а из гниющей материи”, не имеют разделения на полы. И если бы они его имели, то могли бы размножаться путем спаривания и не нуждались бы в самозарождении. Они размножались бы, полагает Аристотель, спариваясь в течение бесконечного ряда поколений, “природа же избегает бесконечности, ибо бесконечность не может быть завершена, тогда как природа всегда стремится к завершению” (“О возникновении животных”, 715).
Уязвимость этого рассуждения Аристотель, очевидно, заметил, но внес изменения не в труд “О возникновении животных”, а в “Историю животных” (что подтверждает факт внесения изменений в текст трактата и после составления
“О возникновении животных”). А именно, в книге пятой “Истории животных” он предусматривает случай, возможность которого не была учтена в “О возникновении животных”, когда “самозарожденные” насекомые или другие животные все же имеют разделение на самцов и самок, только те и другие, спариваясь, производят лишь “яйцеподобных червей” или вообще лишь нечто “несовершенное”; и “дурная бесконечность” преодолевается этим столь же успешно, как если бы у этих “самозарожденных” вообще не было разделения на полы. Отсюда видно, что по крайней мере иногда “История животных” и в теоретическом плане обогащает сказанное в “О возникновении животных”. Замечу, что известная ошибка (характерная не только для Аристотеля, но и для многих античных источников) относительно двураздельности матки у всех млекопитающих (“живородящих четвероногих”) также выражена преимущественно в “О возникновении животных”, а не в “Истории животных”. Далее, хотя способы размножения у беспозвоночных или, по терминологии Аристотеля, у “животных, лишенных крови”, прямо относятся к тематике “О возникновении животных”, они рассмотрены в “Истории животных” несравненно подробнее. Все это заставляет отказаться от распространенной недооценки “Истории животных”
