помят. Молча он положил на стол заявление об увольнении с работы в связи с уходом на пенсию.
Строев без всяких эмоций принял заявление и положил его в сейф. И только тогда позволил себе некоторый кураж.
— Да. Видимо, ты прав, старина: статистика — это наука не для слабонервных!
СОВЕТ БЫВАЛОГО
Николай Зайцев, бледный и злой, стоял посреди мастерской с ведром. Глаза его щипали слезы злости и обиды, а вокруг потешались товарищи.
— Да ты не злись на них, — примиряюще сказал бригадир Комаров. — Меня тоже в свое время с ведром за искрой к электрикам гоняли. Прости дурней.
— А знаете, черти, — оживился он, — как меня на действительной в армии разыгрывали!
Киповцы без лишних приглашений стали рассаживаться вокруг Комарова в ожидании рассказа.
— Назначили как-то меня дневальным по роте. Дежурство нормально идет, настроение, стало быть, прекрасное. Вдруг открывается дверь, и входит наш командир полка полковник Суров. Дядя он ростом метр восемьдесят, косая сажень в плечах, в общем, богатырь. Поневоле оробеешь. У меня, значит, холодок по спине пробежал от волнения, в животе что-то заныло. Крикнул я, как положено: «Смирно!» — и строевым шагом к нему двинулся, чтобы доложить по форме. Только это я остановился, лихо так каблуком щелкнув, как чувствую, братцы, лечу. Скользнули по мокрому полу мои сапоги, и я, как торпеда, под ноги полковнику устремился. Так, вытянутый в струнку, с рукой у козырька, и загудел, как бревно. Чтоб не быть сбитым, перешагнул через меня комполка и скомандовал: «Вольно! Отставить рапорт!» С тем и ушел. Ну, думаю, обошлось.
Ан нет. На другой день за обедом солдат Дерябин говорит, а сам ехидно так улыбается: «А что, братцы, Комаров-то наш — находчивый парень, — я затих в ожидании подвоха. — Вот вчера дневалил, — продолжает он, — а тут дверь отворилась — и начальство на пороге появилось. Поискало оно, обо что ноги вытереть, тут наш дневальный и не растерялся, в один миг плюх полковнику в ноги, мол, пожалуйста, я вместо коврика». Аппетита моего как не бывало. Да что там аппетит! Два месяца ребята меня этим ковриком донимали, пока не переключились на другие хохмы.
Во второй раз я «прославился» по собственной глупости. Узнал, что назавтра марш-бросок с полной выкладкой намечается, и решил сачкануть. Пришел в санчасть и таким раздавленным голосом стал жаловаться на здоровье. Ноги-руки, мол, выкручивает, голова болит, сухость во рту наблюдается. Ну, мне градусник сразу под мышку, температурку, понятно, я себе нагнал, номер прошел. Препроводил меня военврач в палату, а там трое корешей на кроватях маются. «Привет, — говорю — земляки! Что, сачкуем помаленьку? Не бойсь, сам такой, ваш брат, филон». При этом таблетку, что врач дал, в форточку выбросил, да еще плюнул ей вслед.
— Ты чего натворил? — испугался солдат Стрикалов.
— А что? — в свою очередь насторожился я.
— Да таблетка эта проверочная. Если через десять минут потеть не начнешь, все, выгонят из санчасти.
Мне хоть лезь в форточку за таблеткой.
— Не горюй, — сжалились надо мной хлопцы, — выручим. Значит, так. Ложись на свою кровать, мы тебя одеялами накроем, а ты уж там поработай вовсю ногам и руками, пока не пропотеешь.
Навалили на меня одеяла, и начал я шуровать руками и ногами. Чувствую, потеть начал. Обрадовался и темп прибавил. Вдруг одеяла с меня слетают, и надо мной стоит военврач:
— Ну-ка, встать! Солдат Комаров, вы что-то перепутали. Марш-бросок не в кроватях решено проводить.
А кореша мои от смеха на кроватях катаются. В общем выперли меня из санчасти. До самого дембеля ребята донимали: расскажи да расскажи, как ты марш-бросок в кровати устроил.
Ну а в третий раз совсем непростительно влип, можно сказать, бдительность потерял. Любопытство, вишь, меня погубило. А произошла эта история на учениях.
Как-то на привале собрались танкисты возле командирского танка и так заразительно ржут. Пошел я посмотреть, с чего это они животы надрывают. А ребята достали где-то куриное яйцо и игру детскую затеяли: поочередно кого-нибудь за танк выпроваживают, яйцо это прячут, потом заставляют искать. С чего, думаю, ржать. Прямо дети малые. Мне бы уйти, а я стою. А тот, что яйцо прятал, возьми да и скажи: «Сейчас в такое место спрячу, ни в жисть не найдет». И сунул это яйцо мне под беретку. А я как пентюх стою. Ну, возвращается из-за танка солдатик, рыжий такой, помню, и давай яйцо искать. Все хохочут, подмигивают мне, мол, не найти ему. Я тоже разулыбался, а он тут как тут: «И ты смеяться!» — и хлоп меня по голове. А яйцо, скажу вам, сырое было.
Сейчас вспоминаю эти забавы — и на душе теплеет. А тогда не до смеха было. Обижался на друзей-товарищей. А обижаться-то нельзя. Солдатская служба нелегкая, и без шуток там никак нельзя. Так что, если попал впросак, смейся с другими, не злись. Так оно лучше, скорей отстанут. Это прямо мой вам совет.
ОТЧАЯНИЕ ДЕМОКРАТА
Опять они! Все сначала! — трагически восклицал демократ «местного розлива» Хляев. Он бегал по лаборатории, толкал штативы с колбами и хватал себя за яйцевидную голову. Его ужасала мысль, что при нашем общем попустительстве в кресле Президента России может оказаться коммунист.
— Опять в стойло хотите? — обрушил Хляев на нас весь свой сарказм. — Туда нельзя, сюда нельзя! Опять дефицит, талоны! Уравниловка и всеобщее «одобрямс» «мудрым» решениям очередных партсъездов! Соскучились по изучению «ценных мыслей» новоявленных вождей?!
По большому счету все, конечно, устали от «разгула» псевдодемократии, но еще больше опасались возвратных потрясений. Однако мы не спешили успокоить своего расходившегося коллегу: уж больно забавляла нас его истерика.
Хляев в отчаянии посмотрел на наши веселые физиономии, весь как-то скукожился и обреченно изрек:
— Ну что ж, смейтесь. Коммунисты уже украли у меня мою жизнь, но и этого им мало. Они и за моим гробом хотят идти с пением «Интернационала». А вы смейтесь! Это и вам всем светит!
ТОСТ ЗА ДРУЖБУ
После окончания престижного столичного вуза судьба разбросала их по разным городам необъятной России, тогда еще Союза, и она же вновь свела через тридцать лет в Москве на совещании энергетиков СНГ. После вечернего заседания друзья-однокашники, отринув от себя повседневные заботы и мысли, собрались в гостиничном номере.
Часы на Спасской башне за большим окном показывали позднее время, а мужчины никак не могли наговориться. Перебивая друг друга, они вспоминали свои студенческие годы. Мужественные их лица,
