мнение, как о жёстком и бескомпромиссном дипломате, но, на самом деле, я всегда стремился быть другом вашему хану и вашему народу. Могу сказать вам, не таясь, в Пекине разработали достаточно мягкие и приемлемые условия торгового договора с вашей державой. Казнь переводчика всё изменит. Я, конечно, мог бы вам сказать, что как только голова Ли Ши скатится с плахи, я уеду из вашего города, – заговорил он внушительно. – И явлюсь с войском нашего сына неба, которое раздавит вас всех словно червей! Но… никто не будет начинать войну из-за какого-то переводчика. Однако же, торговля расстроится, купцы вроде вас разорятся, – продолжил господин Чжан ровным, своим обычным голосом. – Тем не менее, ваш хан станет моим личным врагом, если он осмелится отрубить голову моему приёмному сыну, – вдруг бросил он, скривив уста, в страшной улыбке. – Всё же, жаль, что в Поднебесной заправляют сегодня продажные евнухи! Может быть, нам скоро понадобится новый император Хунъу! – закончил он безумным шёпотом. – Ибо небо отвернулось от нас!
– Не говорите так, почтенный господин Чжан, – предостерёг его мой господин. – Мы будем искать и найдём настоящего убийцу, несмотря даже на то, что Аллах отпустил нам мало сроку… А вы не хотите пока отдохнуть и выпить чаю? Сейчас мои слуги приготовят его для вас.
– Чай? Пожалуй, любовь к чаю, это пока, единственное, что объединяет наши народы, – невесело пошутил китайский посол. – Благодарю вас, но мне уже пора, за воротами меня ждёт мой паланкин…
– Ну, что скажешь, Мамед? – спросил меня купец Рахматулло, когда китайский посланник покинул нас.
Несмотря, на то, что мой господин имел привычку советоваться со мной по торговым делам, этот его вопрос застал меня врасплох. Одно дело узнавать моё мнение о числе верблюдов в караване или о предполагаемой выручке за проданный шёлк, и совсем другое, когда речь идёт об убийстве. Но я собрался с мыслями и высказался:
– Если почтенный господин хочет услышать мои соображения, то, на мой взгляд, нам стоит найти ответ на два вопроса: был ли заговор против хана, и кто мог желать смерти поэту Бухари. Если молодой китаец – не убийца, то, что ж… Во время состязания поэтов в тронном зале присутствовало немало людей, и если преступник один из них, найти его будет очень сложно… Если же существовал заговор против хана, то, я думаю, найти убийцу будет легче, ибо заговорщиков, как правило, несколько, и один из них непременно проболтается…
– Твои слова разумны, Мамед, – негромко прервал меня Рахматулло. – Но есть ещё и третий вопрос, был ли это заговор с целью убить нашего светлого хана, или же заговор с целью сорвать торговый договор между нашей державой и Поднебесной…
– Я, всё же, полагаю, – набрался смелости я. – Ежели бы заговорщики хотели повести дело к нашей вечной вражде с китайцами, они бы отравили кого-нибудь другого, например, ханскую тётушку Гюльбахар – ханым. Тогда бы наш повелитель точно вырезал бы всё китайское посольство, и последствия были бы непоправимы, а кому интересен поэт? – молвил я, едва не добавив:
«какой-то там поэт». Образ соловья Бухары сильно потускнел в моих глазах после рассказа почтенного господина Чжана.
– Но, ты не забывай, Мамед, – предостерёг меня Рахматулло, – у китайского переводчика и впрямь был мотив, чтобы убить Али Ахмада, и это было на руку убийце, либо же убийцам. Впрочем, как-то всё сходится слишком ровно, и склянка с ядом, и этот давний донос, случившейся много лет назад… Но, в общем, ещё одна вещь не даёт мне покоя с самого дня смерти поэта?
– Какая же о, господин? – полюбопытствовал я.
– Та газель, которую он прочёл перед великим ханом, – промолвил в ответ Рахматулло. – В особенности её предпоследний бейт:
В тоске жду казни, палач уж меч заносит,
А ты и смерти моей рада, халва!
Как-то он выбивается из всех других бейтов. Те жизнерадостные и простые, а этот полон тоски…
– Ну, господин, это как раз вполне поддаётся объяснению, – живо откликнулся я. – Допустим, при дворе действительно возник заговор с целью убийства великого хана, и заговорщики желали отравить халву. Почтенный Али Ахмад нечаянно услышал об этом в случайном разговоре, а, может быть, и сам был среди заговорщиков. Но раскаяние заставило его предупредить нашего владыку. Страшась заговорщиков, он не стал предупреждать хана открыто, но сделал это, прибегнув к иносказанию, в строках газели. Прочтя газель, он понял, что хан не внял его предостережению, но заговорщики поняли, что поэт раскрыл их замысел. Тогда почтенному Али Ахмаду ничего не оставалось кроме как умереть, вкусив отравленной халвы. В суматохе, последовавшей после его смерти, дабы скрыть следы заговора, враги престола подкинули склянку с ядом китайцу Ли Ши…
– Ты всё очень ясно расставил по местам, Мамед, – приободрил меня мой господин. – За исключением одного, для чего заговорщикам, ежели они желали погубить хана, было нужно добавлять яд в халву, предназначенную для гостей, ведь любой из них мог взять отравленное угощение и умереть, а вот для нашего повелителя эта халва вовсе и не предназначалась! Было бы странно, если бы хан лично решил отведать угощение, предназначенное для гостей, бывших по рангу куда ниже его!
В ответ я лишь сконфуженно промолчал.
– Вот что, Мамед, – прервал повисшую в доме тишину купец Рахматулло, – Все наши беседы о смерти поэта Бухари несомненно приближают нас к истине, но ведь этого всего лишь слова, не так ли? А время слишком неумолимо для нас, чтобы мы могли тратить его на слова! Если молодой Ли Ши не травил поэта Бухари, то это сделал кто-то из ближнего круга убитого. Думаю, нам стоит немедленно отправиться к Али Ахмаду домой. Может быть, в бумагах покойного мы отыщем какую-нибудь зацепку… Поспешим же, Мамед! Три дня это совсем небольшой срок, для того чтобы спасти невинную голову!
Глава восьмая, в которой купец Рахматулло услаждает слух служанки звоном монет
Сказано – сделано! Не прошло и половины часа, как мы оба, верхом на лошадях, двигались по направлению к дому покойного Али Ахмада. Он жил в самой старой части города, в шахристоне, в квартале Бозори Гюль, что означает Цветочный рынок. Где же обитать соловью как ни среди роз? Даже если этот соловей, как мы уже узнали, оборачивается кровожадным филином по ночам?
– Интересно, много ли богатств нажил покойный и есть ли у него наследники, – размышлял по дороге вслух купец Рахматулло. – Я надеюсь, сегодня мы узнаем об этом.
Спешившись, мы подошли к воротам дома, и мой господин постучался. После долгого
