и очень часто превращаются в стереотип, переходящий из рукописи в рукопись: мастер говорит о своем смирении или повторяет христианское изречение, вроде часто встречающейся с XII в. фразы: «Рука писавшая сгниет в могиле, написанное остается на долгие годы»{5}.
Рукописная книга — не только хранилище текста, но сплошь и рядом художественный памятник, изготовление которого предполагало решение ряда эстетических задач. Уже сам шрифт под пером мастера приобретал декоративный характер, изящные хвостики и петли минускульного письма сплетались в причудливый узор, радующий глаз. Помимо того, средневековая книга включала в себя специальные иллюстративные элементы, выполнявшиеся либо писцом, либо специальным мастером-рубрикатором, хрисографом («златописцем») или зографом-художником. В изготовлении минология (сборника житийных рассказов, расположенных по месяцам в соответствии с празднованием дня святого) по заказу императора Василия II (Ватиканская рукопись 1613), где имеется не менее 430 миниатюр, принимало участие по меньшей мере восемь разных художников, оставивших свои имена (исключительный случай!) под некоторыми рисунками. Впрочем, грань между писцом, хрисо-графом и художником далеко не всегда проводилась четко, и нередко одно и то же лицо выполняло' труд представителей разных оформительских профессий.
Для выделения в тексте определенных мест служили особые значки (крестики, звездочки-астериски, стрелки), сделанные цветными чернилами или красками — синей, зеленой, но чаще красной (киноварью), откуда произошли известные понятия «красная строка» и «рубрика» (от латинского «ruber» — «красный»).
Инициалы, или буквицы, — художественно оформленные заглавные буквы, возможно, встречались уже в рукописях VIII в. Во всяком случае, манускрипты второй половины IX и X в. демонстрируют сложившиеся формы инициалов, перераставших иногда в сложные полихромные композиции из условных изображений цветов, рыб и борющихся животных. Наиболее сложны «историзованные» инициалы, в которые вплетены фигуры святых, епископов, евангелистов, императоров. Букву Е подчас составляет человек с удочкой, в букву О может быть вписан садовник с мотыгой.
Для обособления отдельных частей (глав) книги использовались концовки и заставки в виде линий, плетеного орнамента, П-образных рамочек или арок. Особенно сложный декор украшал так называемые евангельские каноны — таблицы, отмечавшие совпадающие стихи в разных евангелиях. Они обрамлялись изображением колонн с причудливыми капителями, на которых покоились арки; орнамент — растительный, животный или геометрический — изобиловал символами: можно было встретить розетку (знак солнца) или павлина (знак жизни).
Некоторые рукописи (их называют лицевыми или иллюминованными) украшены миниатюрами, которые зографы размещали то среди текста, то на отдельных листах. Эти миниатюры могли выполнять служебную задачу, иллюстрируя или даже разъясняя текст, но некоторые из них имели независимые художественные или даже социальные функции: таковы, например, портреты императоров и знатных лиц, по заказу которых были выполнены иллюминованные рукописи.
Миниатюра — памятник византийской живописи и источник для изучения истории византийского искусства. Миниатюра вместе с тем позволяет познакомиться со многими сторонами быта, которые невосстановимы по письменным источникам, — с одеждой, мебелью, орудиями труда. Очень богаты такими бытовыми и историческими подробностями лицевые манускрипты псалтири, проповедей
Григория Богослова, «Восьмикнижия», некоторых научных сочинений. А кроме того, миниатюра важна для истории самой книги.
Конечно, византийские миниатюры более стереотипны, чем книжные иллюстрации, созданные в западных скрипториях. Униформизм централизованного государства налагал свою печать и на искусство книжных мастеров. Стилистические приемы и иконографические принципы варьируют здесь весьма незначительно. Но все-таки варьируют! Все-таки книга оказывается более свободной от влияния традиционных стереотипов, нежели гораздо более бросающиеся в глаза и потому более «официальные» мозаика или икона. Стилистическое своеобразие книжных миниатюр позволяет подчас отделить рукописи, созданные в константинопольских мастерских, от произведений провинциальных переписчиков и хрисографов.
Византийская книга с ее миниатюрами, инициалами, заставками коренным образом отличается от античного манускрипта. Общее впечатление от античного свитка — непрерывность, нерасчлененность, единство всего текста. Слова переписаны монотонным унциалом и не отделены друг от друга. Киноварные значки, инициалы и миниатюры отсутствуют (античность знала книги с рисунками, но это были либо научные книги с пояснительными чертежами, либо «альбомы», где текст служил дополнением к разворачивающейся серии портретов или композиций на тему эпоса). Заставка-«коронис» помещалась только в начале свитка, и все его страницы словно сливались в бесконечную линию. Византийская книга более «индивидуализирована», раздроблена. Лист кодекса живет своей обособленной жизнью: он может стать полем для иллюстрации, обрамленной к тому же декоративной рамкой, которая отчетливо вычленяет миниатюру из ее окружения. Лист дробится киноварными значками, линейками, инициалами, наконец, самой неровностью минускульного письма.
Такова византийская книга. Чтобы читать ее и тем более переписывать, нужно было быть грамотным, нужно было овладеть минимумом знаний. И в средние века, как раньше или позже, эти знания давала школа. Вот почему от книги мы естественно перейдем к византийской школе.
Глава 2
ОТ БУКВЫ ДО ЗНАНИЯ
Книга — немой наставник и кладовая знаний, дремлющих до времени и готовых, подобно доброму джинну, явиться на помощь тому, кто овладел тайной волшебства. Ибо разве не волшебство — искусство чтения? Разве не вызывало оно суеверный страх еще у современников Гомера, державших в памяти 48 книг «Илиады» и «Одиссеи»? Из условных значков, из ограниченного набора букв алфавита, складываются сложнейшие научные понятия, административные распоряжения, любовная лирика и моральные наставления. Но, чтобы овладеть волшебством чтения и увидеть за свитком и кодексом сумму заложенной в них информации, овладеть их содержанием, надо учиться.
И византийцы учились. И у них были школы и учителя.
Греческое слово «схолэ» означает прежде всего досуг, праздность, отдых, но вместе с тем и ученую беседу па досуге, умственный труд, учебные занятия. Схолиями мы по сей день называем толкования, комментарии. От слова «схолэ» произошло и слово «школа», и адекватные слова в латинском и в новых языках (school, Schule, *cole).
В сравнении с обитателями Западной Европы византийцы казались грамотеями: живший на рубеже XII–XIII вв. Никита Хониат рассказывает, что крестоносцы потешались над привычкой греков писать и над тем, что они носили с собой тростниковые перья и чернильницы.
Насколько широко было распространено в Византии элементарное образование? Ответить на этот вопрос непросто, ибо никаких статистических данных не существует. Иногда обращают внимание на то, что большинство героев житийной литературы, даже выходцы из семей ремесленников и земледельцев, умеют читать и писать. Но было бы рискованным абсолютизировать эти данные, которые могли быть навеяны литературным стереотипом. В стране оставалось немало неграмотных. Действительно, 43-я новелла императора Льва VI (886–912) требует, чтобы в городах при составлении документов не привлекались неграмотные свидетели, но не считает возможным применять этот принцип к сельской местности, где, по словам законодателя, воспитание и образование не нашли достаточного места и грамотных людей недостаточно. И точно так же правовед XII в. Вальсамон жалуется, что за пределами «царственного
