— Понимаете, существует несколько теорий, — сказал он, — а мои коллеги придерживаются традиционного видения.
Он сделал паузу, видимо, ожидая какой-то поощрительной реплики с моей стороны. Но я просто улыбнулся и кивнул.
— После создания Теории Всего на основе принципа Информационного квантования появилось несколько интерпретаций экстремальных эффектов при информационной сингулярности. Та, которой придерживаются коллеги, если сильно упростить, заключается в том, что вся информация, когда-либо и где-либо организованная внутри горизонта событийной сингулярности нашей Вселенной, может быть доступна при локальной реализации эффектов информационного экстремума.
— В Зоне, — сказал я.
— В Зоне, — согласился Лев, — однако, лично я являюсь сторонником многомировой интерпретации.
Он снова сделал паузу, внимательно глядя мне в глаза.
— Поясните, — не выдержал я.
— Информационную конструкцию, лежащую в основе привычного нам мира, можно сравнить с операционной системой, — продолжил учёный, — в которой нечто может возникнуть только после определённой работы программ, производящей информацию. При этом сама суть работы этой системы анизотропна. Вы понимаете, о чём это?
— Вы о том, что раньше называлось термодинамикой, — ответил я.
— Совершенно верно, — кивнул Лев, — и в этом случае эффекты, доступные в Зоне, могут объясняться только существованием параллельных информационных систем.
— Это всё очень интересно, — сказал я, пожимая плечами, — но, к сожалению, любая из теорий никак не поможет нам разобраться в происходящем.
— Отнюдь, — хитро улыбнулся Лев.
— Поясните.
— Традиционный подход предполагает, что логика информационного экстремума будет в целом подчиняться привычной и понятной нам логике мира, в котором мы все существуем. С поправкой на сложность информации, — ответил Лев, — тогда как многомировая интерпретация предполагает существование информационных систем, кардинально отличающихся от нашей. С точки зрения обывателя, даже близкие информационные структуры — миры — могут значительно отличаться рутинной логикой. И открытая вами закономерность косвенно подтверждает именно эту теорию. Хотя, конечно, оппоненты мне могли бы возразить, что эта закономерность — проявление некой совершенной технологии, цели использования которой мы пока просто не в состоянии постичь, — Лев сардонически усмехнулся и развёл руками, как бы демонстрируя всю нелепость подобного предположения.
Словно в ответ на его жест в столовую вошёл Михаил.
— Утро, коллеги, — кивнул он, — о чём это вы тут?
— Обсуждаем своевременное наблюдение Сергея, — ответил Лев, — которое, вероятно, спасло нам жизни.
— Так-то оно так, — вздохнул Михаил, — но вы же понимаете, что это означает?
Мы со Львом переглянулись; Лев опустил взгляд.
— Понимаете, Сергей, — сказал Михаил, наливая себе кофе, — контактёр всегда, в обязательном порядке, должен быть учёным. У нас это почётное место занимал, как вы догадываетесь Семёныч. Но целью экспедиции не был контакт как таковой — он поехал, потому что была вероятность позитивного резонанса. Мы же должны были расследовать то, что произошло с группой строителей. А вы тут находитесь потому, что какие-то параноики в вашем штабе решили, что ситуация со строителями могла быть результатом работы диверсантов Западного блока. И это, конечно же, было большой ошибкой.
— Наши параноики оказались правы, — заметил я.
— Да. Вот только диверсантов мы обнаружили уже внутри Зоны, — вздохнув, ответил Михаил, — а дорогу сюда пробил военный, а не учёный. Со всеми вытекающими.
— О чём это он? — растерянно спросил я у Льва.
Лев вздохнул. Неодобрительно посмотрел на коллегу. Потом всё-таки ответил:
— Огромное значение для получения информации имеет направленность личности контактёра, — ответил он.
— Он получает то, что на самом деле хочет, — продолжил Михаил, — учёный — знания. То, что может получить военный, можно себе представить…
— У нас нет точных данных, в Японии эта информация строжайше засекречена, — добавил Лев, — но те разрозненные кусочки данных, что до нас дошли, говорят однозначно: контактёрами должны быть мирные люди. Иначе последствия будут…
— Но постойте! — перебил я, — все страны используют полученные знания для создания оружия! Это прежде всего! Не проще было бы…
— Знания — это не только технологии, — в свою очередь перебил меня Лев, — это ещё и, скажем… этическая система. Понимаете?
Кажется, я действительно понял.
— И мы попали в тот вариант Зоны, который нужен военному. А не ученому, — добавил Лев.
— Но почему? Нас ведь было поровну! Военных и учёных.
— Вот эта ерунда с башнями, — грустно улыбнулся Лев, — такое учёному точно не доступно.
Глава 6
Запасов снотворного на борту было всего на два дня. Небольшой блистер на двенадцать таблеток.
На второй день мы решили попробовать реализовать план Льва и выбраться обратным ходом в точно синхронизированное суточное время. Для этого пришлось даже залезть в логи навигационных систем. Странно, почему мне это не пришло в голову раньше: теперь я знал, когда именно был потерян сигнал Глонас. Оказалось, всего за двадцать минут до снайперского выстрела, который оборвал жизнь Мыхалыча. К сожалению, инерциальная система не включилась автоматически — не были выставлены нужные настройки. Поэтому оставалось рассчитывать направления, ориентируясь на угол сближения с берегом и на Солнце.
До старта было несколько часов, и у меня появилась мысль ещё раз осмотреть «руины». Научники отговаривали от этого — мол, невозможно предсказать логику объекта, последствия могут быть любыми. Но я всё равно решил ехать. Любое наблюдение, любая информация сейчас могла быть очень ценной. Тем более, что группа противника точно занималась изучением этого объекта. Вот бы понять, что именно они рассчитывали там обнаружить до того, как их поглотила Аномалия.
Со мной поехал Михаил. Кажется, Лев был не против к нему присоединиться — но снегоход троих бы точно не выдержал. Михаил и без того заметно перегрузил машину, учитывая его сложение: скорость упала, маневрировать стало тяжелее.
Визуально казалось, что «замок» находится довольно далеко. Несколько километров точно. Но доехали мы минут за пять и, когда я посмотрел назад, то обнаружил, что наш вездеход стоит подозрительно близко. Я хотел было поделиться своим наблюдением с Михаилом, но он уже успел слезть с сиденья и неожиданно проворно для человека своего сложения карабкался по «руинам».
Я заглушил двигатель и пошёл вслед за учёным.
По сравнению с предыдущим визитом это место заметно изменилось. Причём дело было не только в новой башне, которая, к тому же, оказалась выше трёх других — сама площадь «руин» вроде как расширилась. Стало больше разрушенных коридоров, галерей. Появились основания стен, соединяющих башни — причём они были довольно высокими, кое-где превышали человеческий рост.
