Ну, уж ладно, шут с тобой, бери.
Кузнец порылся среди железного хлама и достал старый револьвер.
— На, держи.
— А пули?
— Хорош будешь и гак.
— Дяденька, так ты-ж обещал с пулями.
— А где я их возьму?
— Я у тебя в ящике видел.
— Там всего две.
— Так дай хоть две.
— Да бери уж. Смотри-ж, Ганька, если найдут,— на меня не указывай. Может еще пули попадутся, так я тебе еще дам.
— Эге, так я и попадусь. У меня никто не найдет. Ну. прощай, дядька.
Засунув за пазуху драгоценную ношу, Ганька той же дорогой отправился домой. Вырыв под сараем ямку, он закопал в нее револьвер, обвернув его предварительно бумагой и тряпками.
— Где тебе носило?— спросила мать.
— У Алешки был, - соврал Ганька.
— Ты мне вот еще походи по вечерам! Хоть бы ты, Михаила,—обратилась она к мужу,— сказал ему. Сам знаешь, время какое.
— Да время что,—сказал, задумавшись, рыбак.—Такое в народе творится, что ничего не поймешь. В Москве большевики, в Питере большевики, скрозь по Рассее большевики, а у нас какая-то заворожка. Где советы, а где атаманы... Ничего не поймешь.
— Довольно уже атаманов, последних скоро сшибем,— сказал старший сын, Виктор.—Вся Россия за Лениным идет и Кубань пойдет. Это, папаша, на Кубань сейчас вся дворянская дрянь съехалась да офицерье, вот они и мутят казаков,— и, понизив голос, Виктор добавил: наши отряд организуют, скоро выступим. Я, папаша, тоже пойду.
— Ну, вот, так мое сердце и чуяло,— заволновалась мать.— Без тебя там не обойдутся!? Чтоб ты мне об этом и заикаться нс смел. Хочешь, чтоб тебе голову снесли? И чего я такая несчастная?— залилась она слезами.— Хоть бы мать пожалел.
— Всех жалею, мамаша, всю бедноту жалею, оттого и иду. Довольно на нас паны поездили, пора ярмо это с себя скидать. А вы нс волнуйтесь, не всем же голову снесут, авось, с головой вернусь.
Отец молчал. Болело отцовское сердце, кажется, сам пошел бы за сына. А как его удержать? Как совестью покривишь? Дело правое, должен сын итти, должен.
— Итти-то иди, да разум с собой бери, Витька.
— И гы, старый хрен, туда же,— плакала мать.
— Не горюй, старуха, и я не каменный, и у меня сердце болит. Не у нас одних сыновья... Да и говорить бесполезно, не удержишь его все равно.
Легли все спать. Долго ворочалась мать с боку на бок, все вздыхала.
Когда старики уснули, Ганька, спавший рядом с Виктором, спросил его:
— Виктор, а когда вы выходить будете?
— Завтра ночью. А ты помалкивай, мать зря не тревожь.
— Виктор, а Виктор?
— Чего еще?
— И я с тобой...
— Очумел?
— Чего очумел? Наши ребята собираются.
— А вот как наладим вас хворостиной, так сразу дурь из головы вышибем. Кому вы там нужны? Под ногами только путаться будете.
— Ничего не путаться. Вон у Алешки винтовка есть.
— Где-ж он ее взял?
— Ага, тебе скажи, так ты отнимешь.
— Ну, ладно, спи. Мать и так убивается, а тут ты еще с глупостями лезешь.
Ганька умолк.
Минут через десять он опять обратился к брагу:
— Виктор?
— Ну?
— Возьми меня с собой.
Виктор ничего не ответил и повернулся на другой бок.
— Слышь, Виктор...
— Да ты чего спать не даешь?
— У меня тоже револьвер есть.
— Ну, так что-ж?
— Ну, и я пойду.
— Вот, сатана, пристал. Сам не спит и другому не дает. А револьвер завтра отберу.
— Как бы не так. Ты его сроду нс найдешь.
— Ох, ох, ох, грехи наши тяжкие,—вздыхала во сне мать...
Ганька умолк. Ясно, что Виктор его с собой не возьмет, а ведь еше утром ребята шушукались, что всех берут, лишь бы оружие было. Может, Виктор не верит, что у него револьвер есть?
— Виктор, слышь... У меня-ж настоящий револьвер и две пули...
Виктор крепко спал и не отзывался.
— Все равно пойду, - решил Ганька.
БОМБА
На другой день Ганька побежал к Алешке.
— Слышь, Алешка, а меня брат с собой не берет.
— А оружие есть?
— Есть револьвер.
— Патронов много?
— Два...- Да я разживусь еше. А ты идешь?
— И меня брат не берет. Я от него винтовку еле схоронил.
— Как же мы будем с тобой?
— Знаешь, Ганька, они пойдут, а мы позади. Когда они верст двадцать пройдут, тут мы и объявимся.
— Вот это ловко.
— А если опять прогонят, мы как будто домой пойдем, а там опять объявимся.
— Здорово, Алешка, ты придумал.
— А как наши начнут на неприятеля наступать, гут и мы с цепью пойдем.
— Знаешь, что? Возьмем с собой хлеба, рыбы сушеной да по смене белья.
— Слушай, Ганька, а где-б нам бомбу достать? Без бомбы, брат, плохо. Хорошо, как один на одни, а если на тебя десять человек нападут, что ты будешь с своим револьвером делать?
— Бомбу? У брата есть одна.
— Да и у моего есть одна, им тоже нужна. Нам бы еще где-нибудь раздобыть... Знаешь, что?
— Что?
— У моего дядьки штук двадцать есть. Нынче он их раздавать будет. Вот бы у него стащить, а?
— Ага, а как ты стащишь?
— А вот как: пойдем к дядьке. Я знаю, они у него за сундуком в ящике. Я зайду вперед и буду около ящика, поближе к бомбам держаться, а ты потом постучи и вызывай дядьку. Спроси — брат, мол, тут или нет. Дядька выйдет, а я тем временем одну бомбу за окно во двор тихонечко спущу. Дядька тебе скажет, что брата твоего у него нет, а тогда я дядьку позову в хату и буду просить его взять меня на фронт, а ты тем временем беги за хату, прячь бомбу за пазуху и айда. Ладно?
— Идет. А куда мне с бомбой бежать?
— Беги ко мне. Во дворе за амбаром подождешь.
Так мальчишки и сделали. Когда Алешка позвал дядьку в хату и стал просить его взять с собой в отряд, Ганька, как угорелый, мчался с бомбой за пазухой.
Взять Алешку с собой дядька, конечно, решительно отказался.
— А чья теперь
