прилично знал немецкий язык, кое-как знал и французский: занятия с бабусей, а затем и Дмитрием Болеславовичем оставили в его памяти определённый след. Ну, а английский, в значительной части своих слов, имеет сходство с тем или иным из этих языков. Конечно, большинство этих знакомых по написанию и по значению слов в английском произносится иногда совсем не так, как в немецком или французском. Но, как выяснилось во время занятий, проводимых учителем, чехом по национальности, тот, видно, и сам, не очень-то хорошо владевший преподаваемым им предметом, основное внимание обращал не на произношение, а на правильный перевод прочитанного.
Не успел, конечно, Алёшкин выучить и грамматику, но среди 13 учеников пятого класса шкотовской школы II ступени этого выпуска знали её едва ли 2–3 человека. Другие в английском разбирались гораздо хуже Бориса, да и не только в английском. Забегая вперёд, скажем, что уже после первой четверти он делил первое место в классе со своим приятелем, имевшим странную фамилию — Семена.
Нужно сказать, что такое выдвижение Алёшкина в число первых учеников произошло не только и, пожалуй, даже не столько из-за его способностей, а главным образом, потому, что до этого года в Шкотове было так называемое высшеначальное училище, объём программы которого был значительно ниже школы II ступени. Была ещё учительская семинария, объём её программы был выше средней школы, но ниже соответствующего факультета университета.
С приходом на Дальний Восток советской власти и перестройкой жизни края на советский лад, изменялась и система образования. Вместо высшеначалки — школа II ступени. Семинария закрывалась, а не окончившие её могли продолжать дальнейшее образование на том или ином факультете Владивостокского Университета.
Таким образом, всем окончившим в 1923 году высшеначальное училище, предстояло проучиться ещё год в пятом классе школы II ступени. Большинство из учеников (дети крестьян села Шкотово и окрестных сёл) дальше учиться не захотели, но зато пришли и такие, которые окончили высшеначалку года два-три тому назад. В пятом классе вместе с 16–17-летними учились и 20–21-летние, только что окончившие учение, и потому обладающие более или менее подходящими знаниями, и такие, которые уже успели всё перезабыть, гнавшиеся только за свидетельством об окончании школы.
С такими «стариками» как Кравцов, Пырков, Калягин, не только не знавшими многого из того, что преподавалось ранее, но и не старавшимися узнать новое, учителям приходилось очень трудно. Но были и такие, кто по-настоящему старался постигнуть довольно сложную программу пятого класса, — это Семена, Воскресенский, Алёшкин, две девушки — Дуси Карвась, отличавшиеся только цветом волос, и потому прозванные Дусей-беленькой и Дусей-чёрненькой.
Глава вторая
Примерно за месяц до начала занятий в школе, в конце августа, незадолго до окончания учительских курсов в Шкотово приехали представители укома РКП(б) и РКСМ. Село в то время входило в состав Владивостокского уезда.
Инструктор укома РКП(б) Чепель был высоким красивым брюнетом лет 30, с пышной курчавой шевелюрой, большими чёрными глазами и выразительным приятным голосом. Все молодые учительницы, как рассказывала Анна Николаевна, были от него без ума. Он сделал очень хороший доклад о международном положении, на который, кроме курсантов, приглашались и жители села. Присутствовал на этом докладе и весь состав военкомата, и многие работники ГПУ, был, конечно, и Борис Алёшкин.
Доклад Чепеля всем понравился, и его засыпали вопросами, на которые он тоже дал очень интересные ответы. До окончания курсов он занимался с учителями совершенно новым для них предметом — политграмотой.
На курсах имелась ячейка РКП(б), в ней состояли: Шунайлов — учитель рисования, впоследствии — заведующий школой II ступени в Шкотове, Чибизов — учитель из села Кролевец, Румянцева — учительница математики в шкотовской школе II ступени и ещё 2 или 3 человека; они проводили политбеседы, на некоторых из них присутствовал и наш герой. Все они разъясняли статьи, написанные в газете «Красное знамя», издававшейся во Владивостоке, и в московской газете «Правда», но приходившей в Шкотово с опозданием более чем на две недели. Их беседы не могли идти ни в какое сравнение с докладом Чепеля.
Вместе с Чепелем приехал и секретарь укома РКСМ — Волька Барон. Была ли это его настоящая фамилия или это был псевдоним, никто не знал. Странное имя его являлось сокращённым от Вольфганг, наверно, он происходил из обрусевших немцев, по-русски он говорил хорошо, без какого-либо акцента.
Сразу после доклада Чепеля Волька попросил остаться в зале всех молодых учителей и тех из молодёжи Шкотово, кто присутствовал на докладе. Всем оставшимся он раздал анкеты, предложил их заполнить и сказал, что он считает нужным организовать в таком крупном волостном селе как Шкотово комсомольскую ячейку. Сказал он также, что в комсомоле могут состоять все молодые люди, признающие программу и устав РКСМ.
Во время этой беседы выяснилось, что среди курсантов уже есть комсомольцы, ими оказались учительницы: Пашкевич Людмила из села Угловка, она состояла в ячейке станции Угольной, Черненко Нина из села Кролевец, где комсомольскую ячейку организовал учитель Чибизов, Медведь Полина из ячейки, организованной в селе Романовка.
Всем желающим вступить в комсомол, а также и учительницам-комсомолкам, Волька предложил прийти на следующий день, когда и будет проведено первое, организационное, как он сказал, собрание шкотовской ячейки РКСМ.
Борис Алёшкин, присутствовавший на собрании и остававшийся вместе с другими молодыми людьми, тоже получил анкету и, придя домой, показал её родителям. Он хотел спросить у них совета, как ему поступить. Его приятельницы из числа курсанток-учительниц оказались комсомолками, и ему казалось, что и он должен тоже стать комсомольцем. Он помнил свои беседы с комсомольцами в Кинешме, таких ведь там было двое, помнил, что одним из условий пребывания в комсомоле должно быть признание того, что Бога нет, а он в этом уверен не был. Боря уже довольно давно понял, что все церковные службы, все речи, произносимые священниками, а также и все так называемые таинства, совершаемые в церквях, — это сплошной обман. За время пения в церковных хорах он достаточно нагляделся на оборотную сторону медали церковнослужителей, а вот в отношении Бога… Кто его знает? Об этих своих сомнениях он и сказал родителям. Между прочим, с момента своего прибытия Борис заметил, что в доме отца нет совсем икон, и на его братьях и сестре нет крестиков. Заметив это, он немедленно снял и свой, который ещё до этого носил.
Выслушав сомнения
