дамы с интересом разглядывали нарядную чародейку, которой не оставалось ничего иного, как высоко поднять подбородок и, вспомнив недавний опыт Оккунари, отвечать на приветствия незнакомых ей людей с невозмутимым спокойствием.
Здание, построенное в континентальном стиле, поражало воображение своей помпезностью: тут наблюдалась и лепнина под потолком, и хрустальная люстра на кованных цепях, и бархатные скамеечки вдоль стен. Почтеннейшая публика прохаживалась взад-вперёд, любуясь оправленными в деревянные рамы акварелями на рисовой бумаге с горными пейзажами в разное время года и иллюстрированными стихами великих поэтов.
— Прекрасный буфет, просто прекрасный, — громко восхищался полноватый мужчина в едва сходящейся на обширной груди одежде, — свежайшая рыба, выпечка буквально тает во рту. А вино! Редко где встретишь такое вино.
— Слышали? — прошептал коррехидор, беря Рику под руку, — если проголодаемся, в перерыве вполне можем посетить буфет.
— Мне хватило «Дома шоколадных грёз», — заметила девушка, — боюсь, сегодня не буду в глазах тётушки Михо такой же хорошей девочкой, как вчера. Я ведь пропустила обед и ужинать, скорее всего, тоже не стану.
— Оригинальный метод оценки человека, — засмеялся Вилохэд, — хотя моя няня рассуждала точно также. У неё можно было легко получить прощенье за любой проступок, хватало заявления, будто очень-очень хочется кушать. Няня расплывалась в широкой улыбке, и она начинала суетиться, чтобы получше накормить «голодного мальчика».
Им достались самые лучшие места: на возвышении, отделённые широким проходом от остального партера, в середине большого зала. Свет медленно погас, а оркестр заиграл печальную музыку. Занавес разошёлся, открывая взорам зрителей декорации храма на фоне далёких заснеженных гор. Сбоку на сцену вышел артист в белой маске и белых же одеждах до самого пола, не позволявших сразу определить телосложение и пол. Он поднял руку, и музыка зазвучала тише, приглушённее.
— О боги, — голос оказался сочным, мужским, необыкновенно звучным, проникающим в самое сердце, — видали ли вы служителя боле ревностного, более преданного, нежели монах храма Багрового Солнца?
В прорезях маски сверкали глаза.
— Вентро был скромным и добропорядочным юношей, — продолжал рассказчик, — и своему служению божеству он отдавал всё своё время и силы.
На сцене появился молодой человек в жреческих одеждах, его волосы, длиною до пояса схватывала алая лента, концы которой трепетали на лёгком ветерке, что создавали невидимые для зрителей помощники из-за кулис. Юноша запел свою арию. В ней он вопрошал всеблагое светило, почему оно отвернуло от него свой лик, в чём причина одиночества и оставленности, которые поселились в его сердце.
Пение было необыкновенным: голос взлетал к высоким нотам, а потом безо всякого перехода опускался к низким грудным руладам. На печальное пение откликнулось божество: луч магического прожектора выхватил на высокой трапеции величественную фигуру в одеждах, отливающих красным закатным золотом. Это был бог Солнца. Рика напрягла зрение и рассмотрела мужчину высокого роста с обнажёнными мускулистыми руками. Длинные алые пряди парика под сверкающей короной не позволяли рассмотреть черты лица, в нём выделялся массивный нос и долгая борода.
Голос артиста был под стать роли и образу: низкий хрипловатый бас. Божество гневалось на своего служителя, поскольку он служит самой жизни, а сам избегает любви. Ведь жизнь даёт именно любовь, и жрецу необходимо в полной мере познать это чувство.
В ответной арии жрец возражал, будто не желает осквернять свои душу и тело низкой любовью к земной женщине, он желал любви только сверхъестественного существа, ибо лишь такая любовь не будет грехопадением. Солнце в ответ разгневалось и вопросило: готов ли жалкий служитель испытать свою веру?
С заднего ряда донеслось недовольное ворчание. Вполголоса возмущался толстяк, которого привёл в восторг буфет «Лунного цирка».
— Это просто нудная опера, — произнёс он так, чтобы слышали все окружающие, — типичное наглое надувательство!
— Тише, — шикнула на него жена, — не позорьтесь.
— Пускай стыдно будет тем, кто вместо захватывающего дух представления на грани жизни и смерти впаривает доверчивым зрителям нудную оперу. Стоят певцы на сцене или раскачиваются под потолком — всё одно, скука смертная.
— Твоё испытание будет болезненным, — вскричал тем временем бог Солнца, простирая руки в сторону юноши, — священный огонь сожжёт дотла твоё неверие, малодушие, слабость. Готов ли ты?
— Я готов, — последовал негромкий ответ, — испытай же меня, о тот, кому я собираюсь отдать всю свою жизнь без остатка!
— Ну вот, — не унимался толстяк, — сейчас они примутся петь дуэтом!
Но вместо ожидаемого дуэта раздалась бравурная музыка, свет на сцене погас, оставив лишь небольшой пятачок вокруг жреца. Наверху на трапеции внезапно вспыхнуло пламя, оно горело прямо в ладонях артиста изображающего солнечного бога. Он размахнулся и метнул пламя вниз. Огонь растекся длинной огненной струёй, охватив в мгновение ока фигуру жреца. Тяжёлые длинные одежды на нём вспыхнули, взметнув к потолку мириады искр. Горело всё — ткань, длинные шелковистые волосы, алая лента. Зрелище было настолько завораживающе жестоким, что зал ахнул в едином порыве.
— Я верую, боль ничто для меня! — спокойно проговорил горящий человек.
Самое удивительное при этом было то, что зрители ощущали настоящий жар, исходящий от него, явственный запах сгоревшей ткани и волос лез в нос, но пламя, казалось, только облизывало совершенное тело красивого молодого человека.
Бог смеялся грубым громким смехом, оркестр буквально гремел. Рика обернулась назад, чтобы поглядеть, доволен ли придирчивый зритель сказочным зрелищем. Толстяк от избытка чувств сжал зубами собственный кулак. Удовлетворённая чародейка отвернулась.
— Магия? — негромко поинтересовался Вил.
— Нет, — покачала головой Рика, — я не чувствую волшебства. Скорее фокусы, хотя, спору нет, очень качественные фокусы.
Когда пламя угасло, на юноше к разочарованию прекрасной половины публике оказалась узкая набедренная повязка, а роскошная грива осталась не тронутой, сгорела только алая ленточка.
Герой возгордился и возомнил себя избранным, неизвестно откуда извлёк яркое одеяние, окутавшее совершенное тело атлета. После этого свет погас, на смену алого заходящего солнца пришла полная луна, и магический прожектор выхватил из тьмы пару влюблённых. Ангельски красивая девушка (Рина сразу же узнала артистку с афиши) обнимала юношу, как две капли воды похожего на жреца из предыдущего представления. Чародейка не поняла, был ли это тот же самый парень или его брат-близнец. Влюблённые под трогательную музыку проделывали головокружительные акробатические трюки, которые из-за грамотно поставленного освещения казались парением, и белоснежные одежды не скрывали, а в самом выгодном свете показывали тела артистов. Струящиеся лёгкие ткани порхали, как птичьи крылья. Гибкость и сила исполнителей просто поражала: прыжки были очень длинными, немыслимо опасными.
Вдруг Рика увидела жреца, притаившегося на самом краю сцены, это убедило чародейку, что её догадка о близнецах верна. Свет на нём разгорался ярче, он позволил разглядеть маску, искажённого злобой и похотью лица.
Музыка резко
