драконьих лапках, самые непоседливые листики угрожающе норовили вырваться на свободу, и тогда Зигфрид вынужден был крепко прижимать тетрадку к груди и ходить медленнее, так как у него больше не получалось размахивать лапками и сопротивляться ветру. Иногда он забывался, и схватку с тетрадкою приходилось повторять.
Утомившись, наш герой вернулся к ратуше и опустошенно уселся на крыльце. Ветер завывал, тучи потемнели до невероятной, ночной черноты. Часы… часы показывали двенадцать!
Зигфрид неистово потер свои изумленные глаза кулачками. Нет, он не обознался – часы и вправду показывали полдень. Но это было решительно невероятно – дракончику показалось, что он пробыл на площади целую вечность. Неужели не прошло ни минутки?
Осознав, что обронил тетрадку, Зигфрид на мгновение позабыл о всех заботах и приступил к немедленным поискам. Вот она, на ступеньках – нашлась. Ветер уже вовсю теребил беззащитный томик, однако ни один мятежный листочек так и не успел осуществить дерзкий план побега: Зигфрид тщательно перелистал книжицу и удостоверился, что все двадцать страничек были на месте. Подняв взор со вздохом облегчения, он увидел перед собою Тень.
Внезапно ветер стих. Тучи над головою перестали клубиться и замерли.
Они смотрели друг другу в глаза, Тень и дракончик, дракончик и Тень.
Зигфрид ждал, когда тень что-нибудь скажет; Тень безмолвствовала.
Дракончику было немного не по себе, но тишина вокруг была настолько волшебной, что он будто разом позабыл все слова. Было очень неохота разговаривать, он молчал. Зигфриду даже показалось, что темнота стала слегка нежной и бархатной, немного фиолетовой – как молнии, которые пугали его по пути на площадь, только гораздо приятнее глазу и уютнее. Страх понемногу отступил, сделалось очень благостно и тепло. Добрые темно-пурпурные сумерки заключили дракончика в свои объятия, и веки стали слипаться. Где-то в уголке сознания мелькнула и пропала непонятная мысль, но Зигфриду было не жалко с нею расставаться – он совершенно не хотел ни о чем думать.
И все это время на него смотрели две голубые щелочки – такие мудрые и неземные. Казалось даже, что свет этих чудных глаз полутонами очертил плавные контуры незнакомого лица – такого странного и такого непонятного, но оттого еще более прекрасного.
Тень сделала едва заметное движение рукой. Зигфрид знал, как нужно было поступить. Он мягким и уверенным движением протянул ей свою тетрадку.
Стихи! Его собственные стихи. К чему они? Зачем вообще поэты пишут стихи? Разве могут слова и рифмы передать музыку тишины, блаженство великого таинства, магию непостижимого свечения? Мало кому дано испытать такое счастье, но стоит ли даже покушаться на совершенство, стараясь заключить небесную песнь в оковы неуклюжих сказаний? Ах, каждый потаенный уголок Зигфридовой души знал, что его перо бессильно перед открывшейся ему красотой. Всю жизнь он мечтал запечатлеть ее в своих произведениях, но вот теперь, увидав наконец свою высокую цель, он понял, что взял на себя непосильную ношу. Он может лишь признать свое поражение, выбросить белый флаг – и поклониться прекрасному. Тень приняла дар.
Прогремел гром. Все переменилось.
Тень взмыла вверх, расправив свои черные крылья.
Дивное видение испарилось, уступая жестокой буре.
Тишина разлетелась на мелкие осколки: ветер взвыл, тучи взорвались беспорядочным вихрем. От теплого бархата не осталось ни следа, и хищные молнии пронзали небо беспощадным заревом. Тень поднималась все выше и выше, стремительно, словно коршун, который бросился на беззащитную жертву. Ее крылья обратились в бесконечный шлейф и стали хвостом черной кометы. Небо над ее головой вспыхнуло и разломилось, тучи завертелись зловещею воронкой и расступились прочь, обнажая далекий свет. Тень пролетела в образовавшуюся дыру и одним взмахом обняла показавшееся было солнце. Настала темнота.
Зигфрид бросился бежать. Он выбирал дорогу наугад. Фиолетовые молнии, мерцавшие иногда где-то вдалеке неясным всполохом, на мгновение озаряли его путь, и тогда он бросался в ту улочку, которая казалась ему немного знакомой. Каким-то чудом он добрался до городских ворот и ринулся по холмам навстречу своей хижине. Мрак стал абсолютным, и теперь даже молнии перестали мелькать над головой, а черные тучи слились с черным небом и стали одной черной беспросветной завесой.
Зигфрид споткнулся о камень, кубарем полетел с холмика и спустя несколько кувырков обнаружил себя посреди неглубокой речки. Горе мне, подумал дракончик, речка так далеко от моего домика! Он забрел не туда!
С трудом поднявшись, дракончик заковылял прочь от воды. Он едва различал очертания холмов впереди, а темнота не собиралась рассеиваться. Поняв, что окончательно заблудился, Зигфрид обреченно сел на траву и уставился в пустоту. По телу разлилась усталость – тяжелая, как железо, и глубокая, как сон без сновидений. Сон… как же хотелось спать. Дракончик закрыл глаза, и мрак стал еще более густым.
Над ним склонилась Тень.
Завтра
На следующее утро Зигфрид проснулся перед самым рассветом, когда мир снаружи был сумеречным, а все остальные дракончики еще мерно похрапывали. Час был ранний, поэтому Зигфрид решил немножко понежиться в постельке и помечтать. Когда солнце наконец появилось из-за далеких восточных гор, оно по своему обыкновению заглянуло к нему в хижину и, просочившись сквозь массивную оконную раму, нарисовало на его одеяле четыре расплывчатых квадрата, маленькие лужицы света.
Тогда Зигфрид, сам не понимая почему, в первый раз заподозрил неладное.
Странно, решил Зигфрид – может быть, вчера стряслось что-то необычное? Не припоминаю, что такого странного могло вчера произойти…
Он встал с постели, заварил чай и уселся за стол, помешивая душистый напиток в желтой глиняной кружке.
Ощущение чего-то неправильного не покидало дракончика.
Зигфрид размышлял над этой неприятностью и мерно похлебывал чаек, когда в дверь постучали. Он спрыгнул со стула и, продолжая думать на ходу (что отнюдь не было среди дракончиков общепринятой практикой, так как думать на ходу очень сложно), направился на зов неведомого гостя. За порогом, к его удивлению, стоял сосед Карло, никогда ранее не встававший в такую рань, и более того, имевший необыкновенно хмурую для себя физиономию. Зигфрид был настолько сбит с толку, что поначалу даже забыл поздороваться.
– Привет, – буркнул Карло и уставился в пол.
– Привет, – медленно произнес Зигфрид, тщетно пытаясь выйти из ступора. Карло, как будто не желая помочь своему товарищу справиться с неудобной ситуацией, продолжал смотреть в пол.
– Я могу тебе чем-то помочь, Карло? – спросил наконец Зигфрид.
– Можешь, – ответил Карло, предварительно немного подумав. – Дай в долг пять монеток.
Сам необычный характер просьбы и безразличный, обыденный тон, которым она была озвучена, не на шутку встревожили нашего героя. Здесь мы вынуждены отвлечься и заметить,
