медальона. Кажется, она была тёплой. Возможно, нагрелась от солнца.
«Королевская семья… Рыцарь перед помощником говорит за короля… Мне конец».
Тихий перезвон.
Крышка от часов сорвалась и вновь ударилась об исцарапанное дерево. «Кл-лац!»
— Аха-х, — хрипло выдохнул старик. Бровь его приподнялась: — Прос-ти…
Он взглянул на меня: глаза большие, будто шершавые и водянистые. Совсем прозрачные.
— Раньше всё… было иначе… Правда?..
Дымка проявилась и на его плече. У самого уха. Старик положил ладонь на «план». И медленно открыл, с хрустом страниц.
— Вивар старается…Он разберётся… с годами. Ради народа…
Соскользнув по рукаву, тень скрылась за очень «уставшей» столешницей.
Та, что пряталась за шкафом, большая и тёмная, ещё смотрела на меня.
— Мой брат… Он ходил в таких же… Раньше.
Проследив куда указывает старик, я взглядом упёрся в разбитые, измазанные навозом сапоги. «…» Один я спрятал за другой.
— В самом деле?
Лёгкое «клац-ц» заставило вздрогнуть.
Звук со стороны окна… Но это была не тень. Просто птица приземлилась, ударила коготками по дереву. Большая и с тощей, длинной шеей. Вроде бы голубь. Чуть странный только.
— Весёлый человек был… мать изводил… Я помню… — Элой прищурился. — Я… Мы вместе на салазках донимали… На конь-ках… Мы… Это… Это было очень хорошее время… — Смешок краем рта. — Пятеро… На всю округу… шороху наводили. Четыре девчонки и двое парней. (Голубь взмахнул крылом). Вечерами я точил ножи в артели, а… Крыл. Он всегда умел сбежать. Он… Он умел находить общий язык со всеми.
Взгляд от непонятной птицы вернулся к баронету: родство с королем сразу же добавило его фигуре веса.
Живот мой втянулся. Плечи распрямились, а подбородок поднялся. Уж что-что, а разговаривать с «сильными мира» я умел.
Сдержанный кивок.
Невольно я вновь покосился на необычную птицу:
— И что с ним стало?
— Он умер…
[1] Орден звезды — высший гражданский орден Элиса. Орденом звезды награждают за исключительные гражданские и военные заслуги.
VII
Подумав, посмотрев на мои изодранные панталоны, старик порекомендовал мне отель «У кошки». Это было удачное отвлечение от беседы: оно подарило мне пару минут на размышленье. Я сдул невидимую былинку.
— Ты ведь… Ты ведь явишься к королю? После похода.
— Да. Я думаю, будет именно так.
Кивнув, старик чуть улыбнулся:
— Передай ему, что… что у баронета Залива всё хорошо… Никак не вырвусь только… — Седой затылок едва не коснулся рамы в облетевшей позолоте. — Дела… Дела в городе идут нормально… Бывает тяжело, но… мы справляемся… Так нужно.
— Да.
Я моргнул. И поднял взгляд на портрет. На бронзовое, лоснящееся лицо, запечатлённое в масле. Слова «король» и «тени» метались в опустевшем сознаньи. Отделить одно от другого мне никак не удавалось.
Углы страниц «плана» перебирал лёгкий ветер. Тень от бумаги то удлинялась, а то снова делалась короче.
— А это… как я понимаю, феи [1]?
Первое разумное, что пришло в голову.
Лист чуть дёрнулся. Донёсся легкий шелест, словно возмущённый.
— Н-ет… Не они, — чуть улыбнулся старик.
— А тогда… что это такое?
— Это… моё благословенье.
Залив ещё чуть откинулся… Но внезапно оживился:
— Ты… Ты же понимаешь в драконах? — вместе с движеньем. — Где-то у меня была книга… Я только не помню, где она была… Где ключ от шкафа?
Поняв, что старик встаёт, я сделал шаг навстречу. Нога подломилась.
— Н-нет. Я прошу прощенья.
Полупируэт. Я подхватил баронета на полдороги. Хотел проводить обратно, но старик обитому синей кожей креслу предпочёл обычный старый табурет. Он оказался неожиданно легким. Молодой и хмурый, застывший в масле «сэр» смотрел теперь на нас сверху вниз со стены.
Элой беззлобно улыбнулся. Немного растерянно.
— Ты знаешь… это с меня писали. Это… Это ради народа… Моя сестра настояла… Это… было давно. Тогда была засуха… и урожай пропал.
Баронет хотел подняться. Он взял меня за руку.
— Народ взбунтовался. Он… он снёс ворота, и начались погромы. Я нужен был и… мы выжили. Многие остались. — Взгляд старика остановился на битом стекле. — Тогда… Через пять лет моя сестра… Она была больна… Но по деревням поднималась смута. Я нужен был там… Они… Они хотели «жить лучше»… Мне нужен ключ.
Лицо Элоя, его ещё живая половина подняла поредевшую бровь:
— Мы продержались тогда… на траве.
Маленькие фигурки бегали вокруг. Оживившись отчего-то, они принялись играть, изображая то, что было озвучено, и о чём баронет предпочёл не упомянуть.
Просто светлый, просторный кабинет. Тишина. Стол превратился в бастион, который беззвучно защищали и пытались взять едва различимые фигурки.
— Ты извини, — немного хрипло. Неспешно Элой подошёл к своему столу. — Старики болтают… Они все любят… когда их слушают.
Дряхлый старик. И осада стола невидимыми полутенями. Они словно тянули Залива куда-то, но тот оставался неподвижен. Его тело словно бы окостенело.
Закрыв глаза на мгновенье, я выдохнул. Проведя металл до края столешницы, оторвал золоченую крышку. Протянул.
Баронет довольно долго смотрел на неё, как будто не узнавая. Он взял.
Перевернул.
Под толстым жёлтым ногтем чуть заискрилась гравировка:
'Лучшему из управлявших Заливом.
Всегда твоя Гвиневра'.
Тени играли.
Старик смотрел на надпись. Он медленно добрёл до обычного места. Сел.
Мёртвая, неподвижная сторона его лица смотрела отстранённо. Холодно и безразлично. Без искр сожалений и сомнений в остекленевшем, водянистом глазе.
— Скажи… скажи майору, — начал Залив, и шкаф «шагнул». — Передай молодому Трею, что Залив даст приданное… для Эви. Пусть женятся. Я тоже… обязательно побываю на торжестве… Я тоже… — Глаза старика слезились. — Обязательно.
— Я передам.
«Награждать того, кто оскорбил тебя. Смог бы я так?»
Крупный шмель. Беззвучно пролетев под самым носом, он… словно бы рассыпался беловатой мутной дымкой.
Я сглотнул. Не глядя, как-то сами собою пальцы нащупали цепочку, чуть потянули металл. Дрожа.
— Я прошу прощенья. Вы не могли бы это снять?
— … Я?
Старик посмотрел без пониманья. Он что-то прошептал, а я, боясь дышать, оттянул узду еще немного. Медальон нагрелся и словно бы чуть вздрогнул.
— Извини… — Взгляд водянистый и почти невидящий. — Я… я лишь обычный человек… Просто пока не могу… уйти… Мне некому передать… этот город. — Поджав изжёванную губу, Элой чуть кивнул. — Старики… они ведь любят… когда их слушают.
Тень шкафа снова дёрнулась, словно чего-то желая, но старик остался
