с одного мальчишку на другого.
— А давайте стащим с неё сапоги! — предложил один из мальчишек с грязными чёрными вихрами на голове.
— А давай я тебе понаподдам! — прорычал Робб ему из-за спины. — И посмотрим, как далеко ты полетишь.
Мальчишки разом обернулись. Некоторые сразу бросились врассыпную, но самые взрослые остались. Они сложили руки на груди и кривили губы в усмешках, которые должны были сойти за самоуверенные.
— Ты чего это, угрожаешь нам? — самому рослому на вид казалось лет семнадцать, на нём была добротная одежда и лихо заломленная на затылок кепка.
— Поддерживаю веселье, — недобро улыбнулся Робб.
— Мы чужаков не любим. Вали отсюда, — сказал второй.
— Ты, я посмотрю, совсем глупый? Когда видишь такого человека, как я, ты должен замолчать и убежать, чтобы только пыль стояла!
— Только тронь нас, и я отцу расскажу! — снова вступил в спор первый парень, в кепке.
— Расскажи-расскажи, чтоб он отходил тебя, как следует. А я добавлю. Виара! — Робб протянул к ней руку, давая понять, что хочет, чтобы она подошла. — Мы уходим.
Эльфийка скользнула к нему под мышку и опасливо оглянулась назад. Никто из задир даже шага к ней не сделал, только глазели на высокого мужчину рядом с ней.
— Ты куда делась? Мне тебя на поводке держать что ли? — Робб хмурил широкие брови, надеясь, что он выглядит строгим, а не пугающим.
— Я яблоко захотела, — она показалась на раскрытых ладошках мелкое кривое яблочко, тёмно-зелёное и наверняка кислое. — И поспорила, что я выдержку три щелбана.
— Виара, — Робб остановился, развернул её за плечи. — Хорошие девочки не позволяют мальчишкам бить себя по лбу.
— Правда? — она задумалась. — А что делают хорошие девочки?
Робб пожал плечами.
— Они раздают щелбаны сами, — улыбнулся он. Робб не привык общаться с такими нежными, почти невесомыми девушками, какой была Виара. Ему казалось, сожми её покрепче, так переломишь пополам, и потому не знал, как к ней подступиться. Стоит ли учить её стоять за себя или не трогать нежный цветок, не портить его своим тлетворным влиянием? Робб так до конца и не решил, забывая, что отныне влиял на неё каждым своим поступком, каждым взглядом и словом.
Рынок понемного оживал. Прибывали новые телеги, продавцы раскладывали товары на столах, те, что состоятельнее, натягивали тенты. Появились первые покупатели, которые, как и Робб, надеялись ухватить самое свежее, а может, и выбить скидку повкуснее под шумок. Виара глазела по сторонам, будто впервые была в деревне в ярмарочный день. Она то и дело вгрызалась в яблоко и неизменно кривилась, но признаться в том, что получила по лбу зазря, не решалась.
— Кислое же, брось, — говорил Робб.
— Нет, оно вкусное, — отвечала Виара и снова впивалась маленькими жемчужными зубками в зелёный бок.
— Послушай, мне нужна твоя помощь, — он встал перед ней на одно колено, так, чтобы она могла хорошо рассмотреть его лицо. — Как видишь, рожей я не очень вышел, люди меня побаиваются и разговаривать со мной не любят. А это рынок, тут нужно торговаться.
— Что такое торговаться?
— Просить самую маленькую цену за самый лучший товар. Можно спорить, порой громко и жестко, но важно чувствовать, когда нужно остановиться. Ты сможешь?
— Не знаю, я никогда не торговалась, — Виара задумчиво посмотрела на своё несчастное яблоко. — Но для тебя я попробую!
И она попробовала. Сначала получалось не очень хорошо, Виара смущалась, а продавцы смотрели на её нелепо торчащие уши и отказывались сбивать цену, а некоторые просто отворачивались. Робб было плюнул на эту бесполезную идею:
— Ладно, брось. Зря я тебя попросил, — но Виара упрямо тряхнула головой.
— Хочу попробовать ещё раз! Только купи мне шляпу.
Со шляпой дело пошло веселее. Виара завязала волосы так, что они прикрыли уши, натянула головной убор пониже и стала походить на очень худенькую, но все-таки женщину.
— Эта репа стоит сто серебряных виро за мешок, — говорил торговец.
— Сто виро? Да моя матушка меня этим мешком и отходит, если я столько заплачу! Посмотри, репа вся мягкая, — возмущалась Виара, упирая руки в бока, совсем как это делала Космея.
— Да какая мягкая?! — торговец хватал репу, протягивал вперёд. — Жёсткая, как сердце красавицы!
Виара ткнула пальцем в корнеплод.
— Нет, мягкая, как живот старухи. Пятьдесят серебра, не больше!
— Помилуй, красавица! Это же грабёж. Девяносто!
— Жене своей про грабёж расскажешь. Шестьдесят!
— Восемьдесят, и ни виро меньше!
— Семьдесят и пучок петрушки!
— Семьдесят пять и головку лука.
— По рукам! — радостно взвизгивала Виара и хватала заветный мешочек. — И луковицу не забудь.
— Держи, держи. Разорите меня совсем, — торговец горестно качал головой, а через пару секунд переключался уже на следующего покупателя.
Виара с восторгом ребёнка, обнаружившего новую, ранее неизведанную игру, вживалась в роль. Она то хмурилась, то делала оленьи глаза, кричала и шептала, упирала руки в бока и нервно теребила рукав — одним словом, пробовала, экспериментировала и искала своё собственное звучание. Виара получала искреннее удовольствие от препираний с торговцами, и многие отвечали тем же. Некоторые споры можно было смотреть, как маленькое театральное представление.
— Вы злой, жестокий человек! Этим вечером я, видно, останусь голодной, — Виара подалась вперёд, приложив руки к груди.
— Великая Матерь мне свидетель, если без утки вам ужин не ужин, то вы изрядно беситесь от жиру, — торговец не оставался в долгу.
— Эта утка не стоит пятисот виро. Посмотрите, она уже грустная, — Виара обличительно ткнула несчастную тушку.
— Не надо клеветать на мою утку! — взвился торговец. — Она грустная, потому что вы хотите за неё дать всего триста виро. Не для того она траву щипала и лучшее зерно клевала.
— Я не дам пятьсот серебра за недельную тушу.
— Недельную?! — торговец схватился за сердце и с драматическим видом осмотрел собравшуюся толпу. — Да она с утра ещё бегала от селезня!
— Триста пятьдесят виро только за то, что она таки убежала.
— Четыреста пятьдесят! Со слезами отрываю, пусть Матерь смотрит в моё сердце!
— Не взывай к Матери! Она ужаснётся твоей жадности. Триста семьдесят! — Виара стукнула ладошкой по прилавку.
— Ты режешь меня без ножа. Четыреста пятьдесят!
— Четыреста!
— Четыреста пятьдесят, красавица, не могу больше сбросить, честное слово, — и он схватил себя за ворот рубахи и потрепал его, доказывая свою правоту.
— Четыреста сорок, и я забираю эту невинную утку прямо сейчас!
Торговец сморщился, покачал головой из стороны в сторону, а потом махнул рукой:
— Ох ты ж, забирай!
Монеты со звоном упали на деревянную доску, торговец с самым довольным лицом протянул мешок, горловина которого обхватывала задние лапы утки.
— Бери, бери, красавица, — на лице его отразилось странное сочетание расстройства и
