сработало. Только крыло там оставил. Ничего, через пару десятков лет отрастёт.
Он в первый раз — почему Берт только сейчас это заметил? — повернулся спиной и согнул её колесом, чтобы было удобнее рассмотреть в прорези рубахи культю вершка в три длиной. Глянцево-розовую, маслянисто-гладкую и вместе с тем отвратительно бугристую. И россыпь мелких сизых перьев на ней. Берта чуть не стошнило, но сдержался.
— Я хочу, чтобы ты знал. — Пети крутнулся волчком и крепко схватил Берта за плечи. Орехово-карие глаза сверкали. — Это возможно, друг. Только идти туда надо человеком, а возвращаться — гелом. Вот и весь секрет.
У Берта снова закружилась голова, словно он только что очнулся после того треклятого теста и мучительно пытается вспомнить, что с ним было. Он ничего не понял, но был вопрос поважнее.
— Не весь, — выдавил Берт. — То есть не все секреты. Я… я ничего не буду делать, и не заставите… пока не пойму, что от меня надо. Там, на Паоле. Я не идиот, свои возможности знаю. Что я могу, а? Не пробы же грунта.
Габриэль и Пети переглянулись. Габриэль выглядел довольным, Пети — озадаченным.
— И пробы тоже, наверное, — сказал. — Я думал, тебе объяснили. Твоя задача — понять, что такое Паола. Тебя научат. Если это далёкое прошлое Земли, начало времени, как решил старик Аве, то надо рвать перья на пух, чтобы взять над ней контроль. Если Паола — что-то другое, неважно — что, её надо уничтожить. Тогда это не корень, а паразит, опухоль. Уничтожить любой ценой, — повторил Пети. Вид у него был диковатый, а от его хватки наверняка останутся синяки.
Берт с ужасом подумал, что банальность таки есть истина, ангелы не возвращаются, а тот, кто сошёл с ума, нормальным больше никогда не будет. А что хуже всего, Берту предстоит участвовать в планах безумца.
Видимо, что-то отразилось на лице, потому что Пети стиснул руки ещё сильнее, до боли:
— Не бойся, малый. Я почти сразу понял, где налажал. Всё исправлено, пересчитано сто раз. С тобой такого, — он повёл бескрылым плечом, — не случится. Лучше бы, конечно, Захарка или Штефан, но они не поняли, не захотели опять наверх, послали подальше. Я бы и сам сходил, но из-за крыла не подлежу… Остаточные, мать их, деформации. На тебя надежда, Берт. Войну надо остановить.
Если он рассчитывал этим Берта успокоить, то напрасно.
*
Габи только разводил руками. Да, говорил, обычно результаты теста фиксируют визуально, расшифровывая потом записи мозговых волн испытуемого, но регистратор сгорел — и всё, амба. Сам виноват, приятель, нельзя такие показатели выдавать, чтобы квантовые реле коротило.
Берт не сдавался, зудел и ныл. Ты сам, настаивал он, упоминал какую-то «её», которую не надо бояться. Значит, что-то знаешь. Расскажи.
Базовая модель, пожимал плечами Габи. В тесте обязательно присутствует человеческий ребёнок, девочка. По условию только она может помочь в прохождении квеста, но она же является источником опасности. Какой? Да йорн его знает, дорогуша. Это строго индивидуально, моделируется по ходу дела, с опорой на твою реакцию. И Пети тоже вряд ли знает.
Может, врал, может, и нет. Габи по долгу службы врал так часто, что уже и сам не всегда понимал, когда и зачем лжёт.
Берт кусал губы и терзал обычно безотказную память. Хотел даже пойти к улучшальщикам, простимулировать, но начальство запретило настрого. К тому времени он уже знал, что такое «симптом четвёртого греха», и не хотел провалить эксперимент. Он только хотел больше не гореть во сне и не просыпаться с криком, вцепляясь в одеяло, как в чёрное крыло.
***
Очень старый гел смотрел в тёмный прямоугольник открытого окна. Только что он вынырнул из свинцового сна. Опять снилось Становление — неуловимый миг, когда крылья стали настоящими, а одна Большая война стала другой Большой войной. Он последний, кто помнит. Остальные принимают как данность, и им плевать, насколько всё зыбко, хрупко, ненадёжно.
Старый гел с белыми перьями на лице беззвучно шевелил губами, перечисляя имена ушедших друзей и учеников. Друзья и ученики — архаизм, но он и сам был архаизмом. И дико боялся забыть имена.
Луна выкатилась из-за тучи, превратив окно в картину. На сизо-опаловом фоне — будто вырезанный из чёрной бумаги силуэт леса. Больница не была видна из-за массива сосен, но старик знал, что она там, прямо перед ним. Укором… нет, неподъёмной тяжестью вины.
Не предусмотрел, не понял, не предотвратил. Тысячу лет всё было хорошо или почти хорошо, и что с того?
Старик, морщась от колотья в левой половине груди, взял со столика стакан воды. О боли он не думал. Сомнения мучали гораздо сильнее старческих хворей.
Глава 5. Мы тут помалу
І що б то здавалось, слова нам до тих балачок,
Було нам, коли ми з пів-погляду все розуміли,
Коли наші руки співали від гордої сили,
І кожну цеглину здіймали, неначе смичок…
Ігор Жук
Паола
— У вас есть?! Ну хоть что-нибудь?! Есть?!!
Глаза парня горели безумием фанатика. Тонкие, обманчиво слабые пальцы намертво вцепились в футболку Берта.
Берт, которого и без внешних воздействий шатало, почти упал, но кто-то подпёр с противоположной агрессору стороны.
— Гриша, нет у него ничего, — вздохнул Сэм из-за плеча.
Но яростного Гришу это не остановило.
— Ну пожалуйста, проверьте! Может, есть? Приёмник, микросхемочка, хоть пара диодов, а? Ладно, я согласен на лампу! Может, завалялась в кармане?
Раздался гулкий топот, и Гришу потянуло в противоположную от Берта сторону.
— Гриша, — бас не уступал топоту, — Гриша, не рви сердце. Ну нету у него, нету… Идём, Гриша.
Берт наконец-то восстановил равновесие и фокус зрения.
— Ну почему сразу — нету? — пробормотал он. — Айрин, ты мою сумку не потеряла?
Гриша взвыл, Сэм предупредительно рявкнул, Гришин ловец заорал, кто-то очень неудачно пнул Берта в живот, и дальше он какое-то время почти ничего не помнил. Вроде как мухи жужжали, но это не точно.
*
Чудная всё-таки парочка.
Григорий — тонкий, изящный, весь какой-то на просвет. Вдохновенные голубые глазищи, светлые волосы, выгоревшие на солнце почти добела. Похож на гела настолько, насколько это вообще доступно человеку.
Станислава можно вписать в куб, и пустот останется очень немного. Тяжёлая круглая голова, воткнутая, казалось, сразу в плечи, без посредничества шеи. Стрижен коротко. Складчатый лоб так низко нависает над глазами, что неясно, какого они цвета. Набитый загривок, мятые уши боксёра и кулаки по пуду.
Григорий выглядит так, будто осенён гениальной идеей, а по Станиславу не
