хребту, вытянувшему с юга на север на десятки километров. Хребет, за исключением лысой горы, сплошь был покрыт коренной многовековой тайгой, нахоженных человеком троп, а тем более дорог на нем не было — были только еле заметные звериные тропы, но почти у самой вершины хребта, с юго-восточной стороны, находилась их с Вовкой избушка.
Лукич сел на старый, но еще крепкий пенек, рядом с которым росла огромная, чудом уцелевшая от бензопил и топоров лиственница, с восхищением метнул свой взгляд по толстому, в два обхвата, стволу ввысь, где крона с золотыми иголками, казалось, подпирала низкое серое небо, по привычке сунул руку в карман телогрейки за папиросами, достал пачку беломора, надорвал угол и, тряхнув пачкой, схватил губами выскочившую папиросу.
В это время на полянку, где отдыхал Лукич, выскочили собаки. От них веяло веселым охотничьим задором, энергией и радостью. Сначала Самур, затем Гроза, последняя Угба поочередно подбегали к хозяину, ласково и с упреком: «Ну, что ты?! Мы тебе столько добычи нашли, лаяли, лаяли, а ты даже не подошел!» — тыкались мордами в руки Лукича, лизали, отбегали к мешкам, нюхали их. Потом Самур и Гроза опять рванули со всех ног в чащу, теперь уже в правую сторону от Лукича, по пологому перевалу, а молодая сука Угба лениво плюхнулась у ног хозяина.
Собаки вернули Лукича с неба на землю. Он сунул папиросину назад в пачку, встал с пенька, взял под мышки два мешка и начал спускаться с перевала в низину. Угба неохотно поднялась с мягкого брусничника и, вихляя высоким крупом, поплелась вслед за Лукичом. Идти под гору с грузом было гораздо легче, и Лукич за несколько ходок, всего за полчаса, перетаскал весь скарб в низину.
Низина была заболочена речкой, которая текла с большого хребта и здесь, разливаясь, теряла свое русло, равномерно распределяя свою воду по большой плоской территории. Воды видно не было, но вся почва была пропитана, как губка, влагой, и стоило лишь наступить — появлялась вода. В низине, кроме кочек и травы с сочными кореньями, росли лишь редкие водолюбивые елочки. Но и для них было слишком много влаги, от переизбытка которой они были низкорослы, искривлены и недолговечны. Стоило только стволам и веткам набрать вес, как они падали — хилые корни, цепляющиеся лишь за ненадежные кочки, не могли удержать их.
Лукич смотрел на низину, которую предстояло преодолеть, на круто вздымающийся вверх хребет. Отсюда до избушки оставалось километра четыре — по цивилизованным меркам ходьбы-то всего минут на сорок, а по здешним — часа два, а с учетом того, что за один раз он мог унести всего два мешка, — требовалось в три раза больше времени.
Лукич посмотрел на небо — может, все же распогодится и снега не будет, но по всем признакам скоро посыплет, и Лукич заспешил, схватил мешок, но в это время Угба, ушедшая вихляющей походкой вперед, вдруг тявкнула, потом еще и еще раз.
«Чего это она разлаялась?» — удивленно подумал Лукич про чересчур молчаливую, неудачно-ленивую собаку. Тихо опустил мешок на пожухлую, обильно посыпанную желтой лиственничной хвоей землю, снял из-за спины мелкокалиберную винтовку, вышел из-за деревьев на открытое пространство низины. Угба стояла у искривленной елки. Лукич, глядя внимательно под ноги, стараясь наступать на кочки или полусгнившие стволы деревьев, подошел к елке. Собака, оглянувшись на Лукича, совсем не по-таежному завиляла хвостом, обращая больше внимания на хозяина, а не на добычу.
Лукич стал внимательно осматривать ель, начал с верхушки, куда обычно пытаются подняться, прячась от собак, белки. Никого не увидел, скользнул по стволу дерева вниз — опять никого не увидел. Хотел было уже ругнуть собаку, назвав ее «пустолайкой», но вдруг увидел легкое движение еловой ветки. Вскинув винтовку, Лукич сделал шаг в сторону, в разрез прицела попал глаз-бусинка молодого соболька. Он без абсолютного страха смотрел на Лукича — видимо, человека видел в первый раз. Лукич усмехнулся, опустил винтовку, полюбовался еще с рыжеватой — со временем будет темно-коричневой — шерсткой, умной острой мордочкой соболька, в пасти которого скрываются острые, как бритвы, клыки, которые позволяют такому небольшому и милому с виду зверьку охотиться не только на белку, но и на кабаргу, косулю и горную козу.
— Поживи еще, — миролюбиво сказал Лукич и потрепал за ухом собаку. — А ты у меня, оказывается, соболятница. Молодец!
Угба от радости, что ее похвалили, боком повалилась на хозяина.
Когда Лукич перенес всю свою поклажу через заболоченную низину, из нависших над землей серых туч стали падать первые снежинки. Они медленно кружились, не таяли, долетали до земли и робко — ведь они такие маленькие, а земля и все, что на ней есть, такие большие, стали покрывать все окружающее пространство. День, который катился к вечеру и уже сумрачно потемнел, вдруг из-за этого белого кружения стал светлее, и настроение у Лукича успокоилось. Беспокойство, что придется добираться до избушки в темноте, покинуло его, и тому причиной был не только снег, но и то, что Лукич пересек границу своего охотничьего участка. Граница проходила как раз по заболоченной низине и, конечно, была условной: та территория, где начиналась тайга, по которой они с Гришкой ехали на пониженной передаче, место, где Гришка его выгрузил, пологий перевал и весь левый берег речки, вытекавшей из болота, была ничейной, но так как она была близка именно к его участку, давало фактическое право его артели охотиться и на той территории.
На своем участке Лукич почувствовал себя практически как дома. И действительно, до избушки оставалось каких-то два с половиной километра, а мешки с вещами, если не будет сил, можно оставить до утра, подвесив их на ветку дерева, повыше от земли, чтобы никакой зверь не испортил и не утащил в свою нору.
А снегопад набирал силу, покрывая девственным белым цветом заболоченную низину, скрывая следы Лукича и его собак, как бы отрезая на целый месяц его самого и его помощников от остального суетливого мира, всецело погружая в иной, таежный мир.
К избушке Лукич добрался уже в полной темноте, и хотя было всего около восьми часов, по цивилизованным меркам — вечер, здесь, в тайге, из-за туч не светили ни звезды, ни луна, а идущий снег скрадывал все звуки, и даже редкий теперь — собаки тоже набегались — лай не тревожил заснувшую глубоким зимним сном тайгу.
Когда Лукич принес к избушке первые два мешка с сухарями и продуктами, у него появилось огромное желание затопить буржуйку, чтобы, пока
