и включи воду. Пусть глаза хоть промоет.
Долго ждал отца Валерка, забившись в угол заросшей кустами шиповника беседки. Дежурный по эскадрилье солдат слышал доносящиеся из кустов всхлипывания, как будто скулила там бездомная собачонка. Когда поздно вечером приехала за последними людьми машина, отец отыскал Валерку крепко спящим на лавочке внутри беседки. Он не проснулся и когда Анатолий отнес его в машину. Валерка лежал на коленях у отца, прикрытый кителем и только изредка всхлипывал, и вздрагивал всем телом.
— Валер, вставай, слышишь, приехали, — тронул его за плечо отец, когда эскадрильская будка остановилась на пятачке, — мать, наверное, нас заждалась.
С этого дня затаил Валерка вражду к самолетам отца. В кошмарных снах во время болезни — зимой он заболел корью и провалялся почти два месяца, так что едва не остался на второй год — снились ему ревущие чудища от горячего дыхания которых рассыпались как карточные домики здания в городке и убегали в степь перепуганные люди. С годами чувство это поутихло, но побороть окончательно свою неприязнь он так и не смог.
В детстве Валерка очень боялся воды, наверное, потому, что его дед, отец Ольги Павловны, утонул еще совсем не старым, купаясь в реке Каме и мать несколько раз рассказывала ему об этом. Ему было уже лет 10, товарищи досаждали насмешками, а отец давно оставил попытки затащить его в воду. Наконец, Валерка решился. Он выучился очень быстро и к концу лета отважился даже переплыть реку, правда, в самом безопасном месте — выше пляжа, и, плывя обратно чуть не утонул от усталости, но страха у него больше не было.
С тех пор он выучился плавать как рыба, или как лягушка, во сяком случае, потому, что у него были большие руки и ноги. Даже ласт не нужно, шутила мама, и он был сильный юноша. Он не любил пляжа с его скученностью и бездельем (и стеснялся своей наготы). Одежду оставлял где-нибудь в кустах и тут же бросался в воду. Загорал только на противоположном берегу на большом лесистом острове. Несмотря на кажущееся миролюбие, река была очень коварной, с меняющимся от берега к берегу сильным течением. Иногда, попав в такую струю, после многих усилий, пловец обнаруживал, что его опять отнесло к другому берегу. Такая это была река, к которой Валерка относился, как к существу почти одушевленному.
Мартовское солнце в несколько дней сожгло снега и только кое-где, в оврагах, да под высоким берегом оставались лежать грязные слежавшиеся сугробы. Зато в городке разлились огромные лужи, подавляя своим необъятным размером, глубиной и непроходимостью. Затем, буквально за день они исчезли, как будто выполняя чью-то команду, и земля сразу сделалась сухой и теплой.
А в степь весна пришла и того раньше. Еще и снег лежал толстым слоем, а кое-где на проталинах с солнечной стороны бугров протыкали черную землю зеленые стрелки, а еще чуть позже, зацвели, закачались под весенним ласковым ветерком желтые пятачки куриной слепоты и крупные, мохнато-лиловые с желтым крестом тычинок — подснежники. Немного погодя, кустиками, по 5–6 стеблей, иногда не к месту, на самой тропинке расцвели элегантные ирисы. Их сменило цветение ковыля — расстелились по ветру белые гривы невиданных лошадей.
На реке прошел ледоход. Два дня тяжко вздыхали и лопались льдины, ломали кусты и обдирали кору, наползая на черные стволы тополей. Потом вода спала, посветлела и начала потихоньку согреваться. Купальный сезон Валерка открыл в средине мая, а в конце месяца уже рисковал переплывать на остров. Он мог пробыть под водой больше минуты и за это время переплыть почти полреки.
Нынешняя весна казалась ему особенной, не похожей на все остальные. Вернувшись домой, он забрасывал тетрадки с учебниками и отправлялся в степь. Далеко, куда глаза глядят. И так любо казалось ему это раздолье, так весело пел где-то в вышине жаворонок, и так ласково светило солнце, что он чувствовал себя вполне и до конца счастливым.
Иногда он ложился на какой-нибудь пригретый холмик, закидывал руки за голову, смотрел в небо и думал, думал, думал. Домой он возвращался под вечер, с обветренными губами, загоревший не меньше отца, держа в руках неизменный букетик цветов и полный какими-то своими, неведомыми никому мыслями.
Днем ничего не происходило, а по ночам он начал видеть странные сны. И в ту ночь он видел сон. Чудесный. Какие бывают только в юности. Видел цветущий луг, зеленый, поющий, свежий, каких не бывает здесь даже весной. Трава высокая, и такая мягкая — мягкая, лежишь на ней, будто на ковре. Удивительно это: спать и видеть себя спящим. А потом проснуться и задохнуться от радости, увидев склонившееся над тобой родное лицо. Ее глаза, шепчущие губы, ее волосы, а потом бежать за ней, едва касаясь земли, и видеть, как она оборачивается, смеется и бросает в тебя головки ромашек. Счастье.
Вдруг пахнуло холодом, это обрыв, а внизу далеко — далеко река.
— Что ты делаешь?
Она отталкивается, прыгает, и опять близко ее глаза. Испуг. Отчаяние, а потом сумасшедшая надежда дотянуться до нее и спасти.
— Я лечу, я догоняю тебя у самой воды и взмываю вверх. Оказывается, я умею летать! Милая, мы уже высоко над землей. Посмотри: где-то там, далеко река и обрыв с которого мы прыгали, и луг, и роща, и крыши домов. Мы летим с тобой, как птицы, большие красивые птицы. Мы возьмемся за руки и будем лететь долго — долго в синем небе, под ясным солнцем. Ведь это наш дом, вся Земля — это наш Дом!
Валерка проснулся и слезы еще не успели высохнуть на его щеках.
Каждое утро они слышали шум падающей воды — множества фонтанчиков, бьющих из отверстий в трубах, которые в видимом беспорядке проложены здесь вдоль домов и аллей. С этими струйками воды в самую жару любили играть малыши. Они ловили тяжелые теплые капли и умывали ими свои серьезные рожицы. Насытившаяся влагой за короткую летнюю ночь земля собирала маленькие лужицы на земле и на асфальте.
Утром мать с Наташей отправились на пляж, а Валерка остался дома и завтракал, по обыкновению с книжкой. В дверь позвонили. Думая, что это вернулась за какой-то надобностью сестра, он пошел открывать. На пороге стояла незнакомая девушка лет 14–15 тоненькая и высокая, чуть только пониже его самого. Длинные до плеч каштановые волосы были небрежно сколоты на затылке хвостиком. Розовые губки подрагивали, а выражение серых глаз было такое грустное, что Валерка готов был биться об заклад: она
