В ней что-то замерцало, заструилось, хотя, возможно, она сама еще не понимала того, что с ней происходит. Вглядываясь в эту перемену, в глубине себя я уже слышал, что эта девушка могла бы плотно войти в мою жизнь и ее судьба — слиться с моей.
Мне казалось, что она теряет терпение. Я чувствовал текущие от нее флюиды, безмолвный зов существа из иного мира. Это был еще один бездонный мир наряду с необъятным небом, еще одна головокружительная тайна. Ее мир проникал в меня, и я ловил себя на том, что смотрю на окружающие меня предметы ее глазами и стремлюсь поделиться с ней тем, что я вижу и чувствую, и она это понимала и принимала, и впитывала в себя мои ощущения и мысли. Нас влекло и отталкивало, мягкая влага обволакивала нас, побеги внутри нас тянулись друг к другу, обещая чудесную встречу, но мы чувствовали таящуюся за этим опасность и боялись открыться себе и друг другу.
Мир, который несла в себе эта вчерашняя девочка, меня пугал. Он открывался мне не через ум, а через сокровенную глубину во мне как противоположный, чужой и влекущий. Ее движения и жесты имели иную основу, ее побуждения казались мне то наивными и прозрачными, а то, наоборот, необычайно сложными, таинственными. Вдруг в ней что-то срывалось и куда-то летело, а потом останавливалось и прислушивалось к себе или отдаленному запаху или звуку. Иногда я сомневался в том, что мы с Европой принадлежим к одному и тому же человеческому семейству. Иногда я сомневался в том, что мы вообще существуем.
Параллельно я вынашивал мысль о побеге из большого сумрачного дома с телескопом под куполом. Как ни странно, обдумывание этого заведомо безнадежного плана приносило мне облегчение и тайную радость. Я представлял себе, как ускользну из дома под утро, когда утомленная Европа заснет на кушетке рядом с моим креслом. Я мечтал начать новую жизнь, поселившись в заброшенной пещере вблизи незатейливого ручья, которую заприметил во время одной из наших прогулок. Сосредоточив всю свою волю, все силы души, я мог бы стряхнуть с себя липкую паутину сна и вырваться в ту реальность, к которой стремилось все мое существо. Там в этой новой жизни ничто не отвлекло бы меня от главного дела — ни телескоп, открывающий бесконечные чудеса в своем бездонном колодце, ни напряженные отношения с Европой, которые с каждым днем становились все более затягивающими и необратимыми.
Иногда мне виделось — это был еще один вариант побега из клетки, подобный многим другим, проносившимся в моем воспаленном воображении — что я уплываю с этого острова, плыву в неизвестность, а потом попадаю в водоворот и просыпаюсь из этого кошмара. Образ Потока, который уносит меня в неизвестность, был очень ярким: светило солнце и лодка скользила по водной глади, а потом переворачивалась, и начиналось нечто невообразимое — я просыпался от собственного крика. Успокоив воображение, я отбрасывал эти картинки одну за другой.
Иногда я думал, что, покончив с собой, например, бросившись вниз с обрыва, я стану свободен. Но я знал, что смерть не даст мне облегчения, я опять буду втянут в новый Иллюзион, и его клейкая субстанция снова сделает меня слепой марионеткой, статистом чужого сценария, который я буду считать своей жизнью. Я закрывал глаза, отключал ум и чувства, но кто-то внутри меня смеялся над моими попытками освободиться. Я не успокаивался, не сдавался, я знал, что мой противник — во мне, он не может меня одолеть, рано или поздно он должен будет уступить, и тогда я вырвусь из плена.
Я был в отчаянии. Меня снова затягивал этот омут. Меня окружал новый — который по счету? Иллюзион, и от этого наваждения нельзя было освободиться. В Европе проснулись ее старые страхи и суицидальные мысли. Я пробовал профессионально ей помочь, но прежде я должен был вылечить себя. Я знал, что должен сказать «нет» всем приманкам, всем бесчисленным обликам обмана, нитям, опутавшим меня, моим глазам, разглядывающим знакомые предметы, уму, создающему теории и ищущему причины явлений — реальности, которая принимает бесконечные обличия и неотвратимо ведет меня к гибели.
Я должен был объявить войну этой реальности, но вместо этого я упивался картинами всемирного катаклизма — я представлял себе взрыв, падение метеорита, извержение вулкана, гигантский пожар, мне казалось, что великая катастрофа обрушит подмостки, спалит декорации этого мира и откроет мне Бездну, которую я жаждал увидеть своими глазами. Я ждал какого-то внешнего драматизма, события, которое произойдет само собой и спасет меня от бесконечных кругов повторений. Я ждал помощи от неведомых сил. Запутавшись в своих ожиданиях и фантазиях, я чувствовал опустошенность и усталость и радовался присутствию рядом девочки Европы, ее вниманию и сочувствию.
* * *
Новый круг моей жизни замкнулся: я был затерян в бездонном ночном небе, и в унисон с моим сердцем билось измученное сердечко Европы. Время не двигалось, однообразные дни сменяли один другой. Я ни к чему не стремился, ни от чего не уходил. Ночное бездонное небо захватило меня и стало моим ближним миром, моим Иллюзионом. А недоступный мне подлинный мир сделался моим наваждением, моей болезнью. Я больше не пытался увидеть его своим воображением, понимая невозможность этого. Принимая навязанный мне ближний мир, я отрицал стоящий за ним мир реальный. Отвергая ближний мир, я ни на йоту не приближался к реальному. Я шел к гибели, и вместе со мной к гибели шла поверившая мне и доверившая мне свою судьбу Европа. Моя жизнь стала пунктирной линией, где больше пропусков, чем линий. Прочерки были нечеткими, обрывались и не возобновлялись, пустоты участились.
Как-то ночью я рассматривал в телескоп причудливое созвездие Ориона, его Пояс и Щит, почти человеческую фигуру с ногами, руками, газовой и даже детородными органами в нижнем квадрате. Мне показалось, что в нем появилось что-то непривычное. Сверившись с атласом, я обнаружил в верхней части созвездия бледное пятнышко с меняющимися на глазах контурами. Больше всего это пятнышко напоминало фигурку коня.
Испуганный, я попросил Европу подтвердить то, что я вижу, и она тоже отчетливо увидела маленькую лошадь. Однако ближе к рассвету фигурка пропала, а следующей ночью ее нигде больше не было. Следующей ночью на том же месте я обнаружил большую конскую голову, которая трансформировалась в фигуру бегущего человека. Вокруг этой бегущей фигурки полыхало оранжевое пламя. Человек отбивался от пламени, но оно все больше разгоралось, пока, наконец, человек не исчезал в этом пламени. Европа с ужасом наблюдала
