из них даже был знаком, общался, и никогда не забуду собственных впечатлений, которые испытывал от убогости этого человека. Тогда не мог даже помыслить, что могу оказаться в таком же прискорбном положении. Вот как в жизни все оборачивается! Такого рода перспектива ставила передо мной дилемму о целесообразности выживания вообще. Всегда был убежден, что рак лечится, в первую очередь, ножом, а потом уже другими терапевтическими вариациями, поэтому навязчивые размышления о том, чего мне могут откромсать под наркозом, не давали покоя. И я в собственном воображении принимал участие в будущем консилиуме, выторговывая целостность родного органа – языка.
Подобные мысли, сродни бреду, роились в голове накануне важнейших событий в жизни. Но больше всего напрягал сам факт постоянных отсрочек начала лечения, в которых, отчасти, повинен сам. Думы о пройденной точке невозврата, за которой всякое лечение становится бесполезным, отнимали силы и ухудшали самочувствие. Чтобы подбодрить себя, продолжал принимать препарат АСД-2, внушая себе благотворность его действия. Как писали многочисленные источники, он замедляет рост опухолей и, в определенных условиях, уничтожает ее. Правда, что это за условия, я так и не понял. В моральном плане ощутимую поддержку оказывали организованные по инициативе одноклассницы посещения храмов и святых мест. В одном монастыре меня даже благословил на лечение старец! Кто он был, не знаю, но потому, с каким почтением к нему относились все присутствующие в монастырском храме, можно понять, что он являлся очень почитаемым в православной среде. Трудно даже представить мое существование в те дни, если бы не постоянное участие моей Тани. Несмотря на раздельное проживание, она не оставляла меня наедине с мыслями надолго, часто звонила, находила свежую информацию по борьбе с онкологией и настраивала меня на позитив. Помимо посещения храмов мы много гуляли, ходили в кино.
Неуловимо за этой суетой подоспело время отправляться на консилиум онкологов, на котором они должны были выбрать тактику врачевания моей болезни. Накануне с вечера разыгралась настоящая буря и я, хоть и с трудом, уговорил Таню не ехать со мною на это мероприятие. Я полагал, что сложная дорога и волнение лягут дополнительным бременем на ее и без того обремененные плечи. Постарался, как мог, хоть немного оградить ее от напасти, свалившейся на мою голову. И мне, если быть честным, было бы проще нести ответственность только за себя на ночной скользкой дороге, и не тревожиться о ее переживаниях за мою судьбу. Она возражала, говорила, что сама хочет задать вопросы врачам. На это я клятвенно пообещал порасспросить их обо всем. В конце концов она сдалась, и я поехал один.
На место прибыл без происшествий и вовремя. Через медсестру дал знать о своем прибытии лечащему врачу и погрузился в ожидание. Как любой человек на моем месте, до этого я мысленно представлял процедуру медицинского консилиума, который мне предстояло посетить. Воображение рисовало просторный кабинет, в котором заседали ведущие специалисты клиники, которые, неспешно изучая материалы истории болезни и задавая мне уточняющие вопросы, вырабатывали коллегиальное решение по стратегии и тактике лечения болезни. В голове возникали картины медицинских дискуссий между ведущими докторами клиники, свойственных высокообразованным интеллигентным людям, после которых рождалась истина. Но реальность оказалась куда более прозаической. Когда меня направили в холл для ожидания вызова на консилиум, оказалось, что там находится около пятидесяти человек, таких же, как и я, дожидающихся своей очереди. А поскольку все места на расположенных в помещении диванах были заняты, то многие, ожидающие приема, расположились в коридорах поликлиники. Реальная цифра приехавших на консилиум была значительнее. Даже с учетом сопровождающих, прием больных, по моим представлениям, длился бы до глубокой ночи, но время консилиума было ограничено двумя часами по полудню. Поэтому заработал конвейерный способ. Пациенты, вошедшие в кабинет, где шёл консилиум, задерживались в нем не более пяти минут. Такое буднично-поспешное отношение к онкобольным неприятно удивило. Но это заведение не для эмоций, да и мы насмотрелись уже всякого. А кроме того, мы надеялись, что такой конвейер говорит об уверенности врачей в себе и их профессионализме.
Подошла и моя очередь. И здесь я не ошибся: на конвейере не было места индивидуальному подходу к пациенту: есть данные о локализации опухоли, ее стадии, сопутствующих симптомах, значит, требуется такая-то конвейерная операция. В моем случае – медицинская процедура. Все. Всякие прения исключаются или носят формальный характер. В кабинете стоял большой стол, за которым заседали несколько человек, все были заняты своими делами и не обратили никакого внимания на вошедшего. Рядом стоял мой лечащий врач и держал в руках несколько папок с историями болезни, одна из них была моей. Наконец, один из членов совета, видимо его председатель, удостоил меня вниманием и взял папку из рук моего доктора. Просмотрев ее, он огласил заключение, что, мол, опухоль имеет небольшой размер (потом этот факт оспорит хирург-онколог из другой клиники), и мне назначаются сеансы лучевой терапии, по окончании которых, возможно, потребуется химия. Я был уверен, что лечение должно начаться с операции, а лучи и химия – это вспомогательные инструменты. И если меня начинают врачевать подсобными инструментами, значит, это с чем-то связано.
Издержки бесплатного лечения? В таком случае это надо выяснить прямо сейчас. Поэтому я задал вопрос об операции – почему мне ее не назначают. И получил исчерпывающий ответ – опухоль находится в анатомически неудобном месте (на стыке миндалины и корня языка), и в этой ситуации наиболее целесообразно начать лечение именно лучами. Никаких полунамеков или контекстных смыслов в его ответе я не уловил, но во мне поселился червь сомнения в таком подходе, да и возможностях самой больницы. Она, по отзывам, уступала многим региональным, не говоря уж о столичных. Однако в том момент у меня не было выбора, и оставалось положиться на то, что было предложено. По крайней мере, утешал я себя, облучение сдержит рост опухоли (читал где-то!), а там будет видно.
В таком неопределенном расположении духа возвращался домой. Я не винил медиков за бесстрастность в отношении пациентов, потому что оценил масштабы людских злоключений, с которыми им приходится иметь дело ежедневно. Но было немного досадно, что столь ценная для тебя жизнь попадет на ленту конвейерных операций и так не защищена от непрофессионализма или равнодушия врача. Здесь она лишь звено производственного процесса, призванного продлить ее существование. Сначала такое «открытие» будоражит уязвленное самолюбие, а потом начинаешь понимать: никто не будет тебя рассматривать под микроскопом и учитывать внутреннее содержание, тем более – твои претензии на особое отношение.
Вернувшись домой, я рассказал о
