— Что ж, в таком случае мой поступок тем более никого не удивит.
— Возможно, и не удивит, но приведет в шок. Пойдут разговоры.
— Разговоры идут давным-давно. Существует некое сообщество, которое изначально шокировано самим фактом моего существования на белом свете. Вы прекрасно об этом знаете.
— Да, но небольшие чудачества молодой дамы, живущей в доме отца, недопустимы для независимой, самостоятельной особы.
— Не могу сказать, что собираюсь регулярно нарушать светские условности. Приглашу компаньонку. Дуэнью, если угодно. Не сомневаюсь, что Кэтрин Морком согласится ко мне переехать.
— Ваша кузина? Эта серая мышка? Да она не сумеет вас переубедить, даже если вы надумаете стать на голову посреди улицы!
— Наверняка. Потому что это будет означать, что я окончательно сошла с ума. Разве можно в чем-то переубедить сумасшедшую?
Оливер мрачно нахмурился:
— Только не надейтесь отвлечь меня своими шуточками.
— Не надеюсь. Вас ничем не отвлечешь, — немедленно парировала Вивьен.
— О Господи! Неужели вы не понимаете, что подумают люди? Что скажут? Начнут рассуждать о ваших свободных, раскованных манерах; вспомнят каждое чересчур смелое платье. — Взгляд скользнул к линии декольте, однако тотчас поднялся на более безопасный уровень. — А потом начнут домысливать, с какой это стати особа, располагающая великолепным особняком, надумала жить одна. И очень-очень скоро к вам приклеится ярлык женщины вольного поведения.
Гнев пронзил стрелой.
— Ах, так вот что вы обо мне думаете!
— Нет…
Граф собрался возразить, однако Вивьен прервала его резким движением руки и с горящим праведным гневом взором пошла в наступление.
— А я-то думала, что вы немного изменились. Оказывается, ничуть! Все такой же педантичный ханжа!
Ноздри графа нервно затрепетали, а на щеках выступили бурые пятна.
— Если я утверждаю, что платье демонстрирует слишком большую порцию вашей фигуры, это вовсе не означает, что я ханжа.
— По вашим стандартам!
Сгорая от возмущения, Вивьен подошла ближе.
— По общепринятым стандартам. Сегодня в зале все мужчины смотрели только на вас. Глаз отвести не могли.
— Что за нелепость! Я выглядела… модно. И стильно. Всего лишь.
— Вы выглядели восхитительно.
Вивьен замерла. Глаза широко раскрылись, а губы округлились в беззвучном изумленном возгласе. Оливер смотрел так, как никогда прежде. Во взгляде пылал не только гнев, но и новый, неведомый ей прежде огонь. Кажется, он собрался поцеловать ее… Удивительно, что внутри все внезапно растаяло. Оказывается, она тоже мечтала об этом поцелуе.
Однако уже в следующий момент все мысли вылетели из головы. Оливер шагнул ближе, обнял за талию, властно привлек и обжег ее рот горячими требовательными губами.
Глава третья
Вивьен стояла, не в силах пошевелиться. Его губы оказались мягкими, как бархат. Ничего подобного она не испытывала еще ни разу в жизни. Время от времени мужчины ее целовали, но до сих пор ни одному не удалось подчинить своей воле и подарить ощущение внезапного счастья. Ни разу мир не замыкался на поцелуе, кожа не горела, а дыхание не замирало в груди.
Руки сами собой поднялись, обвились вокруг сильной шеи. Вивьен прильнула мягко, с гибкостью плюща, как будто боялась потерять драгоценную близость. Оливер уже не просто обнимал, а прижимал жадно, своевольно и в то же время бережно. Губы требовали продолжения, и вот уже во рту оказался дерзкий язык. Вивьен вздрогнула от нового ощущения и вцепилась в плечи.
Трудно сказать, сколько времени прошло, прежде чем поцелуй утратил пыл. Оливер отстранился и посмотрел темными от страсти глазами. Лицо горело, а губы покраснели и едва заметно припухли. Дыхание вырывалось короткими неровными толчками. Вивьен тоже молча взирала на него: дар речи бесследно пропал. Оливер снова склонил голову, как будто хотел продолжить поцелуй, однако очнулся, сделал над собой усилие и сдержал порыв.
Быстро отошел и растерянно покачал головой.
— О Боже! Вивьен. — Он поднял руку и запустил пятерню в волосы. — Я… простите. Разве можно было давать себе волю? Извините. Я глупец.
Он стремительно повернулся и почти выбежал из комнаты.
Как это случилось? Как можно было допустить подобное?
Оливер быстро вышел из Карлайл-Холла и спустился по широким ступеням крыльца. Нетерпеливым взмахом руки отправил прочь поджидавшего возницу и зашагал по тротуару. Чего сейчас не следовало делать, так это медленно ехать в роскошном экипаже Вивьен, предательски хранившем запах ее духов. Нет, только энергичная ходьба способна вернуть хладнокровие и ясность мысли. Желание все еще пульсировало неумолимо и настойчиво, отказываясь обращать внимание на призывы разума.
Ноги послушно преодолевали квартал за кварталом, а сбивчивые мысли беспомощно крутились в водовороте безумных воспоминаний и напрасных сожалений. Рассудок отказывался оправдывать необъяснимый срыв. Поцеловать Вивьен Карлайл! И не просто поцеловать! Он ведь схватил ее в охапку и стиснул, словно девчонку из таверны! Завладел ртом нахально и… что скрывать, с острым наслаждением. Впрочем, в этом-то как раз ничего странного и не было. Разве найдется на свете мужчина, которому не доставит удовольствия поцелуй полной жизни, красивой, невероятно чувственной женщины? И все же достойный джентльмен, в полной мере обладающий здравым смыслом и чувством чести, должен уметь обуздывать дикие порывы. Какой бы привлекательной ни выглядела Вивьен, какие бы сумасшедшие поступки ни совершала, прежде всего она оставалась прекрасно воспитанной светской молодой особой, настоящей леди. Такой откровенный, полный страсти поцелуй подразумевал обещания и ожидания — рядом с Вивьен ни о чем подобном не приходилось даже мечтать.
Должно быть, он впал в безумие; иного объяснения не находилось. Непростительная слабость.
Оливер с трудом верил в реальность свершившегося события и в глубине души смутно чувствовал, что виновата все-таки сама Вивьен.
Граф взбежал на крыльцо собственного дома и молча, забыв о приветствии, пролетел мимо привратника, что было для него совершено не характерно. Значительно труднее оказалось избежать общения с маленькой черно-белой собачкой, которая кубарем скатилась с лестницы и с радостным визгом бросилась хозяину на грудь. К счастью, к подобным проявлениям любви граф давно привык, ведь пес неизменно дежурил на подоконнике, ожидая его возвращения.
— Привет, привет, Пират, — пробормотал Стьюксбери с нежностью, которая удивила бы всех, кто встречал его в свете, и почесал любимца за ухом, от чего тот закрыл глаза в блаженном экстазе.
Не выпуская собаку из объятий, он зашагал по коридору к кабинету. Однако, не пройдя и половины пути, остановился и удивленно прислушался: из курительной комнаты доносились голоса. Легкий женский смех сменился невнятным бормотанием мужчины.
