Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 59
результатом является разнообразие, а не единообразие. Неверно мнение (многие философы придерживались его, вслед за Марксом и Огюстом Контом), что исследования смогут установить какие-то законы эволюции, которые позволят предсказывать неизбежное развитие событий в будущем. В прошлом эволюционные подходы к этике были поставлены под сомнение главным образом потому, что эволюции ошибочно приписывали существование неких «законов», тогда как на самом деле ее теория должна категорически отвергать такие законы как невозможные. В другой своей работе (1952) я показал, что для сложных явлений возможны лишь предсказания некоторых принципов, или, как я их называю, «закономерностей».
Одна из главных причин данного заблуждения – смешивание двух совершенно разных процессов, которые биологи различают как онтогенетический и филогенетический. Онтогенезом называют заранее предопределенное развитие индивидуума, оно задается внутренними механизмами, встроенными в геном зародышевой клетки. Напротив, филогенез – это история вида или рода с точки зрения эволюции. Биологи, как правило, не путают эти процессы благодаря профессиональной подготовке. Незнакомые с биологией исследователи часто становятся жертвами собственного невежества и приходят к «историцистским» убеждениям, подразумевающим, что филогенез действует так же, как онтогенез. Несостоятельность таких идей довольно убедительно доказал сэр Карл Поппер (1945, 1957).
У биологической и культурной эволюции есть и другие общие черты. Например, один и тот же принцип отбора: выживаемость или репродуктивное преимущество. Изменение, приспосабливаемость и конкуренция – это, по сути, однотипные процессы, хотя их конкретные механизмы (особенно относящиеся к размножению) – разные. Эволюция не просто основана на конкуренции. Без постоянной конкуренции нельзя сохранить даже то, что уже достигнуто.
Конечно, мне хотелось бы, чтобы теория эволюции рассматривалась в широком историческом контексте, чтобы были понятны различия между биологической эволюцией и культурной, чтобы признали вклад общественных наук в наши знания об этих явлениях. Но я считаю бесспорным тот факт, что теория биологической эволюции Дарвина со всеми ее ответвлениями – одно из величайших интеллектуальных достижений современности. Она заставила нас совершенно по-другому смотреть на окружающий мир. Универсальность теории Дарвина как средства объяснения подтверждают недавние исследования ряда выдающихся ученых-физиков, показавших, что эволюция не ограничивается организмами; она, возможно, начинается уже с атомов, образующихся из элементарных частиц. Таким образом, через различные процессы эволюции мы сможем объяснить как образование молекул (наиболее примитивных из многосоставных организмов), так и сложный современный мир (см. Приложение A).
Однако все, кто придерживается эволюционного подхода к исследованию культуры, прекрасно знают, какое он вызывает неприятие. Зачастую это реакция на таких «специалистов» в области общественных наук XIX века, которым понадобился Дарвин, чтобы признать то, чему они должны были научиться у своих предшественников. Они оказали плохую услугу продвижению теории культурной эволюции, надолго задержали ее и, безусловно, дискредитировали.
Социальный дарвинизм во многом ошибался. Но в наши дни его отвергают отчасти еще и потому, что он противоречит мнению (губительному в своей самонадеянности), что человек может переделывать мир вокруг себя так, как он хочет. Хотя это не имеет ничего общего с правильно понимаемой теорией эволюции, исследователи, придерживающиеся при изучении человеческой деятельности конструктивистских взглядов, часто используют это несоответствие (и другие очевидные ошибки) социального дарвинизма как предлог для полного отказа от эволюционного подхода.
Прекрасный пример этому – заявление Бертрана Рассела: «Если бы учение об эволюции было верным, нас бы совершенно не волновало, каким путем она пойдет, поскольку каким бы он ни был, он является наилучшим» (1910/1966: 24). Э. Г. Н. Флю (1967: 48) считает данное возражение «решающим», однако оно основывается на простом непонимании. Я не собираюсь совершать «генетическую» или «натуралистическую» ошибку (так это часто называют) и не буду настаивать, что результаты группового отбора традиций обязательно «хороши». Точно так же я не стану утверждать, будто все, что выживает в ходе эволюции – например, тараканы, – имеет моральную ценность.
Я утверждаю, что – хотим мы того или нет – без тех или иных традиций расширенный порядок цивилизации не мог бы продолжить свое существование (вот если бы исчезли тараканы, последовавшая экологическая «катастрофа» не нанесла бы непоправимого ущерба человечеству). И если мы откажемся от этих традиций, следуя опрометчивым представлениям о разумности (которые действительно могут быть следствием «натуралистической ошибки»), – то мы обречем бóльшую часть человечества на нищету и смерть. Только осознав эти факты, можно приступить (вернее, считать себя более компетентными, чтобы приступить) к рассмотрению вопроса: чтó может являться правильным, или благом.
Хотя действительность сама по себе не может служить основанием для решения, чтó полагать правильным, неверные представления о разумности, правильности и благе могут изменить действительность и обстоятельства нашего существования и даже уничтожить (возможно, навсегда) не только индивидуумов – носителей высокой культуры, а также здания, произведения искусства, города (давно известно, что все это не может противостоять разрушительной силе учений и идеологий), но и традиции, институты и взаимоотношения, без которых подобные творения вряд ли можно создать либо восстановить.
Глава вторая
Происхождение свободы, собственности и справедливости
Никто не вправе нападать на индивидуальную собственность и при этом утверждать, что он ценит цивилизацию. История обеих неразрывна.
Генри Самнер Мэн
Собственность… нераздельна с человеческим хозяйством в его общественной форме.
Карл Менгер
Люди обладают правом на гражданские свободы ровно в той мере, в какой они готовы налагать на свои вожделения цепи морали – в той мере, в какой их любовь к справедливости превозмогает их алчность.
Эдмунд Берк
Свобода и расширенный порядок
Моральные нормы и традиции (а вовсе не интеллект и расчетливый разум) позволили людям подняться над уровнем дикарей, но сами основы современной цивилизации были заложены в античном Средиземноморье. Там существовали возможности для торговли между регионами, отстоящими далеко друг от друга, и сообщества, членам которых разрешалось свободно использовать свои индивидуальные знания, имели преимущества по сравнению с сообществами, где жизнь каждого определяло общее для жителей данной местности знание или же знания правителя. Насколько нам известно, именно в Средиземноморье впервые признали право человека единолично принимать решения, касающиеся его частной жизни (определенных ее областей). Это позволило людям выстроить множество тесных коммерческих связей между различными сообществами, причем все работало независимо от взглядов и желаний местных правителей, поскольку в то время вряд ли можно было управлять маршрутами морских торговцев. Если верить авторитетному мнению признанного ученого (которого нельзя заподозрить в предвзятости в пользу рыночного порядка), «греко-римский мир по существу был именно миром частной собственности (будь то несколько акров земли или огромные владения римских сенаторов и императоров), миром частной торговли и частных ремесел» (Finley, 1973: 29).
Такой порядок, служащий достижению множества частных
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 59
