останусь сама собой.
Неожиданно Сила выдернул меня из неги ожидания, и я увидела перед собой в его руках маленькую, пухленькую мадам. Вьющиеся волосы, живой румянец на щеках, улыбка и безмятежность, подаренная детской наивностью и подарком Силы.
– Смотри, что я нашел для нас.
Хотелось смотреть на нее.
Мы вышли втроем. Приехали в темный дом Силы. Он грубо любил ее. Любил так, как любят ненавистных. Мне нравится такая любовь, она не мертва, в ней есть страсть, боль, нежность. Она пропитана слезами и испариной. Ее упругая кожа холодела под моими мокрыми ладонями, казалось, ее нельзя испортить чем либо, и только затравленный взгляд выдавал ее смятение. Хотелось орать на нее во все горло, душить и бить, но руки только сжимали ее маленькую ножку, а сердце стучало все сильнее. Ее тело словно билось в агонии. Неожиданно в голове пронеслась боль, затем по телу прокатилась истома. Да. Больше нет ничего только эта жгучая истома, эта испарина от трех тел, гниющих изнутри, но благоухающих снаружи. Елейные трупы. Она улыбалась. Такая улыбка похожа на детскую, но только дети существа священные, неприкасаемые, а это прожженная тварь. Как же, однако, коварно зло, облекаясь в такие формы.
Выкинув ее на бульвар мы так и не знали кто она, откуда и что течет в ее крови. Одно мы знали точно, все обезвкусится, если мы прямо сейчас не почувствуем.
И снова смотрим друг на друга.
Глава 11
Город.
Возможно ли вспомнить момент, когда над тобой разверзлись небеса и молния судьбы навсегда сделала тебя калекой? Казалось бы, разве забудешь такое? Но людская память очень недолговечна: для меня вот не существует больше ни неба, ни земли, также как и меня для них.
Всегда страшно было смотреть на ряды бетонных коробок. Никогда не знаешь, что скрывается в них. Серые, безлюдные, битком набитые. Дома. Дом. Какое многоликое слово! Дом может быть родным, теплым и уютным, а может быть старым обветшалым и чужим. Бывает ли так что дом и не нужен больше, или это просто значит, что теперь везде как дома?
Считается, что когда человек мертв, его обязательно нет больше физически. Я бы легко могла с этим поспорить. Разве жив тот, кто давно видит мир как из окна, не гнушаясь распоряжаться своим телом так, будто бы оно чужое. Руки, ноги, кожа, прикасаясь, понимаешь, что все это не твое. Да кто вообще сказал, что это мое? Нелепость того, как можно ощущать себя. Тысячи людей занимаются своим телом. Тренировки, фитнес, йога, тело культивировано, взамен проданы тысячи душ, а я банально не чувствую себя в теле. Банально, потому что это давно стало нормой жизни, жить в месте, которое называют моим телом. Хочется дарить его всем, как бесплатное приложение, раз уж оно как будто моё.
Люди издавна берегут тело, берегут много лет, усиленно и упрямо, чтобы потом зарыть его в деревянном ящике, гнить. Я предпочитаю дарить этот данный мне природой костюм миру. Мир породил меня, дал жизнь и это тело, так почему же я должна быть столь не благодарна, что отдам его лишь тогда, когда оно одряхлеет, и дух в нем рассеется? Вот уж глупость! Мое тело не моя собственность и значит, его получат все. Здесь и сейчас.
Каждый день встречаю этих людей с абонементами на тысячу лет, они гонятся за стандартами, идеалами, которые сами же и вбили в свои головы. Их стремление к красоте внешней, а точнее к их понятию о красоте мерзковато поблескивает на фоне их внутренней гнили. Зато есть я. То есть, меня нет – живой труп, а для того кто умер, уже нет ничего, он уже все получил, нет ни ваших абонементов, ни ваших лиц, перепачканных пыльной отсыревшей ложью, ни вашей показной добродетели и жалости, нет вашего жалкого сострадания. Сочувствуете? – Нет! Это просто зависть. Мне ведь дозволено все. И если я захочу, то сделаюсь пеплом и буду парить над вашими крышами, заглядывать в ваши окна, а вы так и будете кивать своими пустыми головами и сочувственно сокрушаться о том, чего не знаете и не узнаете никогда.
Смерть не всегда смерть тела, которое вы так бережете. Смерть – это свойство некоторых душ, тех душ, что получили покой и навсегда примирились со временем. Оно тикает, но не для них. Сменяются дни, года, но не для них. Такие души чем-то сродни душам сумасшедших, те тоже не чувствуют времени, но на самом деле их суть гораздо проще – они мертвы. Вы когда-нибудь задумывались о различии живого с мертвецом? Живой -требует, мертвец – молчит; живой – думает, мертвец – безмолвствует; живой – хочет, мертвец – имеет всё; живой – боится, мертвецов – боятся. Так и с душами. Если есть тело, то это вовсе не значит, что в нем есть жизнь. Да, физиология, несомненно, сердце бьется, кровь пульсирует по венам и жилам – все работает, но как механизм. Не ясно, почему до сих пор не доказано, что есть тела, в которых покоится прах, некогда жившей души.
В зеркале на меня смотрят глаза трупа: непроницаемые, сладковатые, томящиеся, чужие. Жесты мои пространны, замедленны, легки. Обывательская оценка была бы самой высокой! Бледная кожа, коричневато-черные обрамления глаз – туманные круги не выпитых ночей; исхудавшие руки по локоть в длинных кружевных перчатках, скрывающих пути счастья, тонкие дорожки радости; разметавшиеся как в бреду волосы; тощее тело; ноги на огромных каблуках. И самое примечательное все же лицо. Очень красивое. И не ясно на первый взгляд, что так притягивает и отталкивает одновременно в нем. Лицо, искаженное предсмертной гримасой, кривоватой улыбкой того, кто ушел навсегда и тонко лежащей вуалью легкого, кроткого ужаса и покоя, а ощущения… Ощущений никаких. Только абсолютная власть.
Дориан Грей – чистой воды лжец. Его теория не терпит реальности. Как может тело отражать то яростное уродство, что клокочет внутри него? Поверьте мне, вся эта ересь с портретом, не более чем бред воспаленного мозга безумца. Живой пример, опровергающий теорию Дориана и его же быль, это – я. Шикарный, изысканный, крайне деликатный паразит в теле уже почти разложившегося общества, скользящий среди шелковых складок длинного платья ее величества лжи. Ложь в Дориане Грее, ложь в жизни, ложь внутри каждого, но не во мне. Я – вне ее. Я как единственный кто уцелел, на тонущем судне, радуюсь, что жива, но еще не знаю, что
