— Нет, благодарю. Что получаешь от него ты?
— Как бы тебе это объяснить… Можно назвать это когнитивным усилением. Помогает сохранить различие между моей собственной и виртуальной памятью. Но это временное решение. — Она поежилась, хотя от костра шел сильный жар. — На самом деле мне необходима Сеть.
— Расскажи мне подробнее о Сети. Это что-то вроде внутреннего беспроводного интерфейса?
— Не совсем так, но в некотором смысле — да. С той разницей, что получаемые мной сигналы выражены как биологические и неврологические регуляторы. Все на Воксе как бы «узелки», и Сеть всех нас связывает. Сеть помогает формулировать лимбический консенсус. Не знаю, почему ее никак не починят. Даже в случае поломки ретрансляторов в Вокс-Коре рабочие уже должны были восстановить основные функции. Разве что повреждены сами процессоры… Но они конструктивно способны выдержать любое воздействие, кроме прямого попадания сверхмощного заряда.
— Вдруг это и есть прямое попадание?
Вместо ответа она жалобно пожала плечами.
— Иными словами, нас могут ждать радиоактивные руины.
— У нас нет выбора, — вновь отрезала она.
* * *
Она уснула, а я остался сидеть, поддерживая огонь.
Благодаря отказу от успокоительного на меня нахлынули воспоминания. Казалось, всего несколько дней тому назад я напрягал все силы, чтобы выжить при серии сейсмических толчков в экваторианской пустыне, вызванных выходом Арки Времени из спящего состояния. И вот я здесь, на Воксе. События такого рода вряд ли возможно осмыслить. Их можно только перетерпеть.
Я дал костру прогореть дотла. В небесах мерцала Арка гипотетиков — ироничная ухмылка среди звезд. Шум моря усиливался эхом, отражающимся от ближних скал. Я размышлял о тех, кто спалил ядерным огнем Вокс-Кор, — о «кортикальных демократиях», о причинах их неистовства и о том, так ли эти причины поверхностны, как представляется Трэе.
В этом конфликте я был нейтральной стороной, насколько это было возможно. Это была не моя борьба. Любопытно, насколько может быть нейтральна также Эллисон Пирл, «Призрак из Шамплейна»? Возможно, именно это и сбивало Трэю с толку — мы оба, «Эллисон» и я, были тенями из безучастного прошлого, потенциально нелояльными Вокс-Кору.
6
Мы свернули свой лагерь и шли вдоль изогнутого края скалы, пока не достигли того, что Трэя громко назвала «ступеньками», — уступов, вырубленных в граните. Время превратило их в стертые впадины, расстояние между которыми порой достигало десяти футов — хороша лесенка! Все это было покрыто скользким мхом и птичьим пометом. Чем ниже мы спускались, тем громче становился шум океана. В конце концов верхушки двух островов сомкнулись над нашими головами, небо померкло, оставив нам для освещения два-три косых солнечных лучика. Мы спускались медленно, и дважды за спуск Трэя останавливалась для инъекций своим немыслимым шприцем. Выражение ее лица было при этом мрачным, а если приглядеться, то испуганным. Она не переставала смотреть вверх и по сторонам, словно боялась, что нас преследуют.
Был уже полдень, судя по углу падения света, когда я подал ей руку, чтобы помочь спрыгнуть на крышу тоннеля. Она действительно оказалась шире, чем представлялось сверху, и на ней можно было устоять без опасения съехать, как ни страшно было на головокружительной высоте идти по поверхности, покатой с обеих сторон. Дальний край тоннеля окутывал туман. Нам предстояло пройти туда, где нас ждало не облегчение, а еще одно испытание — карабканье наверх. Оставалось надеяться, что мы успеем это сделать до ночи. Здесь, в этой пропасти, она наступала очень быстро.
Ради разнообразия я спросил Трэю, что она (или Эллисон Пирл) помнит о Шамплейне.
— Я не уверена, что отвечать на этот вопрос — безопасное дело, — вздохнула она и продолжила: — Шамплейн… Зимой мороз, летом жара. Купание в озере в Кэтфиш Пойнт. Моя семья почти всегда сидела без гроша. Это были годы после Спина, когда все только и делали, что обсуждали великодушие защитивших нас гипотетиков. Только я никогда не верила этому. Я шагала по тротуару в Шамплейне — а знаешь, как мерцает на летнем солнце бетон? Мне было тогда всего ничего, десять лет, но я помню свои тогдашние мысли: такими же и мы кажемся гипотетикам, причем не только мы сами, но и вся наша планета, — мерцанием под ногами, которое если заметишь, то сразу забываешь.
— Трэя высказывается о гипотетиках иначе.
Она сердито глянула на меня.
— Я и есть Трэя.
Пройдя еще несколько шагов, она продолжила:
— Эллисон ошибалась. Гипотетики по любым нашим меркам — боги, и они не безразличны.
Она остановилась и повернулась ко мне, вытирая с глаз соленые брызги:
— Тебе положено это знать!
Может, и положено. Еще не добравшись до середины пути, где ветер ревел с особенным неистовством, мечась между циклопическими стенами и поднимая колоссальные волны, мы были вынуждены встать на четвереньки и уподобиться двум муравьям, вцепившимся под дождем в бельевую веревку. Здесь разговор стал невозможен. Мои ладони чувствовали вибрацию тоннеля, стон металла, испытывающего невероятное напряжение. Что нужно, чтобы разорвать эту нить, связывающую бусины-острова, — новый ядерный удар? Или, учитывая то, что уже произошло, хватило бы шторма и урагана? Я представил себе рвущиеся тросы толщиной с вагон метро, опрокидывающиеся острова, выплескивающие свое содержимое в бушующий океан… Не слишком ободряющие фантазии! Если бы не Трэя, я бы по вернул обратно. С другой стороны, не будь ее, я бы здесь вообще не оказался.
Наконец мы вошли в тень противоположной отвесной стены. Здесь ветер уже не надрывался, а негромко подвывал, и мы смогли распрямиться. Вырубленные в граните «ступеньки» были ровно такими же, как и на другой стороне — выветренные, заросшие мхом, крутые, пахнущие морем. Мы преодолели первые десять из них, как вдруг Трэя ахнула и замерла.
На выступе над нашими головами теснились люди.
* * *
Наверное, они высмотрели нас издали и сначала прятались, а теперь решили показаться. Меньше всего они походили на делегацию, готовящую нам радостный прием.
— Фермеры… — прошептала Трэя.
Их было десятка три, мужчин и женщин, насуплено разглядывавших нас. У многих было в руках что-то, способное служить оружием. Трэя оглянулась на оставшийся позади нас мост. Нет, слишком поздно и слишком темно, чтобы спасаться бегством. Мы были в численном меньшинстве и зажаты в угол.
Трэя схватила и стиснула мою руку. Я ощутил холод ее руки и сумасшедший пульс.
— Позволь, я с ними поговорю, — сказала она.
Я подсадил ее на следующую ступеньку, она подтянула меня за собой, и мы оказались на одном уровне с фермерами. Они обступили нас. Трэя сделала обеими руками примирительный жест. Из толпы выступил предводитель.
Во всяком случае, я принял его за вожака. У него не было никаких символов главенствующего положения, но его авторитет никем не оспаривался. У него в руках был стальной штырь, похожий на трость, с заостренным кончиком. Как и люди позади него, он был богатырского роста, и его темное лицо было изборождено морщинами.
