Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 45
его сокамерников как родных. Если бы на улице мне встретился тюремный подельник Цыгана, фигурант его рассказов, я бы узнал его без всяких представлений. У этого надломано ухо, характер скверный, косит глаз. У того на шее шрам, хотел вскрыться, когда жена написала, что уходит к другому. У третьего нет правого яйца: удалили врачи после пинка надсмотрщика. Я бы, кажется, так и крикнул на улице: «О! Это Васька Одно Яйцо!»
От Цыгана было не отвязаться. Ящики мы таскали вместе. Цыган лузгал истории словно семечки. Я молил его поговорить о другом: «Яшенька, родной, давай лучше о чем-нибудь хорошем». Я злился и угрожал расправой: «Если не заткнешься, на следующей фуре отпущу верхний ящик тебе на башку!» Я демонстративно молчал. Но Цыгана абсолютно не волновало, есть ли у него слушатели и нравятся ли им его истории. Он был как радио – с той лишь разницей, что радио можно выключить из розетки, а Цыгана нет.
Жилистый, наколотый, усатый.
– Яшенька, Яшенька, сколько тебе лет? – спрашивали его.
– Сто хуев тебе в обед, – радостно откликался Цыган.
– А ты женат?
– Сто хуев тебе в зад.
Про гражданскую жизнь Цыгана мы не знали ничего. Ему могло быть с равной вероятностью 50 или 35 лет. В своей зоне Цыган законсервировался. Где он живет и с кем, куда идет после работы? Кто-то из нас пошутил, что Цыган просто растворяется в воздухе, чтобы материализоваться на следующий рабочий день. Он – джинн товарной базы, ее дух и оберег, шутили мы.
И вот теперь – Михаил Круг. Таща очередной ящик с морожеными огурцами, Цыган утверждал, что песню «Владимирский централ», безусловный вечный хит наших голодранских окраин, написали при его участии.
Это услышал другой грузчик и огрызнулся:
– Брешешь ты!
Того грузчика звали Мишка Башка. Он был тезкой Михаила Круга. Башкой его прозвали за огромную голову в форме квадрата. Из головы торчали уши, которые все слышали. По-хорошему, Мишку надо было прозвать Локатором или ПВО, а не Башкой.
– Я?! Я брешу?! – Цыган отпустил ящик и встал, уставился на Башку. Ящик едва не рухнул мне на ногу – мы несли его вместе. Тяжелый, я еле успел отскочить.
– Е-мое, Яшенька! – сказал я.
– Подожди! – Яша оттер меня в сторону. – Повтори, что ты сказал? – попросил он Мишку Башку.
Башка нахмурился, выпятил нижнюю губу. В его котелке варилась мысль: кажется, дело пахнет жареным.
– А то и сказал, – сказал Башка, но уже не так уверенно. – Что брешешь ты…
– Брешу?! Брешу?!
Глаза Яшенькины налились кровью. Выглядело жутковато и было похоже, что сейчас Цыган будет рвать рубаху на груди – все мы ждали от него чего-то такого, зэковского. Потом всадит нож в Мишку, и закончится нелепая жизнь Башки на товарном складе. Интересно, есть у Цыгана в штанах нож? Мы обступили спорщиков плотнее, чтобы, если что, предотвратить кровопролитие.
– Дядька мой, – сказал Башка. – В Самаре сидел. Он Мишку Круга вот так знал. – Башка сделал рукой неопределенный жест, означавший, видимо, близкое знакомство. – И сказал мне дядька (Башка с патетикой возвысил голос), что песню «Владимирский централ», а с ней и «Кольщика», и «Жигана» Мишка Круг написал вместе с ним. На дядькиной шконке. Дядька мне и тетради показывал. С аккордами.
От такой наглости Цыган оторопел. Кулаки его сжимались и разжимались. Волчья бешеная слюна капала на землю. Черные усы шевелились, как лапки насекомого.
Как потом выяснилось, ножа у Цыгана с собой не было.
– Киияяя! – или что-то вроде этого прокричал Цыган и боднул Мишку головой в Мишкин толоконный лоб.
Неизвестно, кто от этого удара пострадал больше. Голова Мишки всегда была похожа на ядро, которым в давности из пушек прошибали вражеские стены. Цыган, кажется, сломал себе нос. Все вокруг моментально окрасилось кровью, замельтешило. Дикий Цыган понял, что Мишка стоит после удара как ни в чем не бывало, и набросился на него с кулаками. Потом на Цыгана набросились мы: оттащили в сторону, пока он, хрипя, тянул когтистые руки к горлу обидчика, скреб ботинками землю: «Суууука».
Мишка так ничего и не понял.
– Чего ты? Чего ты? – повторял он, стоя на месте. Губа его, отвисшая, дергалась в обиде.
Потом, когда улеглись страсти и разгрузились все огурцы из фуры, я промывал Цыгану рассеченный нос. Кран с умывальником стоял на улице. Вода текла ржавая, собиралась в рыжие ручейки. Стрекотали цикады. Стояла душная летняя ночь.
– И чего? – спросил я. – Правда, что ли, Круг сочинил «Владимирский централ» при тебе?
Цыган цыкнул:
– Зуб даю.
– И ты хорошо его знал? Михаила Круга?
– Вот так вот. – Цыган сделал жест рукой, похожий на тот, что раньше сделал Мишка Башка, и означавший близкое знакомство.
– А расскажи про него, а? – попросил я. Михаил Круг в наших голодранских окраинах почитался за пророка. Для нас, пацанов, таких пророков было три. Ангус Янг. Виктор Цой. И Михаил Круг.
И Цыган – поняв, что я, возможно, впервые восхищен его историей, впервые искренне готов слушать, – не торопясь, закурил папиросу.
– Мишка, – сказал он и закатил глаза к небу. – Мишка это был человечище. Гигант. Колосс. Ни разу, слышишь? Ни разу… – Цыган выдул дым и наклонился ко мне, – не прогнулся он под мусоров. «Я, – говорит, – вам не пальцем делан, чтобы на зоне работать. Пусть мужики работают, а я поэт». Мусорские в шоке. А он стоит такой гордый, с гитарой, и свет вокруг него – точно как на иконе.
– Ну?!
– Гну. Затаскали его, конечно, сначала по карцерам. А потом поняли: не пробить им такого человека как Мишка Круг. Не согнуть его, не сломать. Привели его обратно в общую камеру, отдали гитару и сказали: «Бог с вами, Михаил. Раз вы такой железный, пишите свои песни, а мужики вместо вас будут работать». И стал он писать песни. А надо сказать, определили Мишке Кругу верхнюю шконку, прямо надо мной, и сдружились мы с ним вот так. – Цыган вновь показал неопределенный жест рукой. – С утра просыпаемся, чайку попьем с конфеткой, я его и спрашиваю: «Что сегодня писать думаете, Михаил? Каково ваше вдохновение?» А Мишка от цигарки моей прикурит, затянется глубоко, посмотрит в окно наше зарешеченное, в даль сибирскую, и говорит: «Нету у меня вдохновения сегодня, Яша». «Да как нету? – спрашиваю я. – Не положено так! А ну давай вместе сочинять!» И сядем мы с ним, бывало: он на гитаре треньк-треньк, один аккорд, другой – и на меня смотрит. А я уж подбираю слова: «Дом казенный предо мной да тюрьма центральная. Ни копейки за душой
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 45
