Самое начало 1990-х годов. У всех масса проблем. Никому ни до кого нет дела, как, впрочем, и всегда, а театр в это время ездил по детским домам и интернатам для детей-инвалидов и бесплатно выступал. А после представления дети под присмотром Саши могли пообщаться с животными. И я представил себе слепую девочку или слепого мальчика, которым много читали про лисичку, зайчика, попугая, обезьянку, и на этом все заканчивалось. А тут… Можно потрогать, погладить, ощутить руками живое существо. Вот я и решил, что добро должно быть мною вознаграждено. Пусть это будет бесплатное лечение их животных.
Директором театра считался настоящий белый пудель Артемон, а вот исполнительным директором, мозгом, сердцем, генератором идей, сгустком энергии была Надя Тетерина – Сашина жена.
Она была сама доброта. Никто не знал, что у нее были большие проблемы со здоровьем, а она старалась успеть поделиться добротой, которая была у нее в сердце, со всеми вокруг.
Дом Тетериных был полной чашей. Они оба были очень гостеприимными. Даже сложно сказать, кто тут мог встретиться за одним столом. Разброс от рабочих, которые ухаживали за животными, до солидных банкиров.
Зверей в театре было много, поэтому и работы с ними хватало. Что-то регулярно происходило с собаками. Южноамериканская носуха ежегодно проводила две-три недели в стационаре клиники в период активной линьки. Однажды Саша примчался ночью из Владимира, где у енота во время выступления выпало глазное яблоко. Успел! Глаз удалось спасти. Медведицу, ламу, ослика, да и других крупных животных приходилось лечить на дому. Так что на вызовы в театр я выезжал регулярно. Поэтому меня не удивил звонок Нади с просьбой заехать к ним. Я работал всю ночь, и мы договорились, что заеду утром по дороге домой.
Жили ребята вместе со всей живностью в поселке художников Сокол. У них был замечательный таунхаус с небольшим участком. Вся мелочь, особенно та, которая могла замерзнуть, занимала часть первого этажа, а животные покрупнее, которые не помещались в доме, обитали в вольерах на улице.
Как и договаривались, утром я был на Соколе. Надя, увидев меня, тут же скомандовала:
– Мыть руки и за стол завтракать!
Понятие «мыть руки» в доме, населенном животными, очень относительное, тем более, когда вокруг носится толпа собак. Мало того: за собаками с топотом носилась толпа рыжих тараканов. Как ни крути, а поддерживать абсолютную чистоту в таких местах просто невозможно по причине того, что нельзя травить ни тараканов, ни грызунов. Можно отравить животных. Вот и приходится ветеринарным врачам частенько вплотную общаться не только с пациентами, но также с примкнувшими к ним. Хотя, если призадуматься, то прав был Сергей Довлатов, который писал: «И вообще, чем провинились тараканы? Может, таракан вас когда-нибудь укусил? Или оскорбил ваше национальное достоинство?»[4] Порассуждав сам с собой на эту тему, я все-таки помыл руки и вышел в сад, где за столом в беседке меня уже ждал Саша.
А вот теперь постарайтесь себе представить. Сокол – старый московский район, заселенный, как и Аэропорт, учеными, художниками, писателями, артистами. До Кремля что на машине, что на метро пятнадцать минут. Огромный перекресток Ленинградского проспекта, Ленинградского и Волоколамского шоссе, улицы Алабяна. Коричневая махина Генеральского дома, свеча Гидропроекта. Словом, жизнь кипит. Но стоит зайти за здание бывшего магазина «Смена», как просто ныряешь в зелень садов, выпадаешь из городской жизни. Кругом патриархальная тишина, которая нарушается не автомобильным клаксоном, а звонками велосипедов, на которых носится детвора, не боясь попасть под машину. Одно- и двухэтажные домики с участками, окруженными штакетником. А на штакетник так и просятся вымытые до стерильности трехлитровые банки для парного молока из-под коровы, которая должна пастись неподалеку.
Вот в такую немосковскую благодать я и вышел. Благодать была еще благодатнее, потому что стоял май и все кругом цвело. Белоснежные деревья, огромная сирень, и все это дополняла медведица Маша, которая вместо коровы прогуливалась по саду на длинной цепи.
Надя накрывала на стол. В этом собачье-зверино-тараканьем царстве неким диссонансом смотрелась кухонная утварь «Цептер», в которой готовилась вся еда, дорогая посуда и серебряные приборы. Но на эту мелочь никто не обращал внимания.
– Я договорилась на телевидении, – Надя сразу взяла быка за рога, – про тебя будут снимать документальный фильм.
Бутерброд встал у меня поперек горла.
– Откуда у меня такие деньги?
– Это не твоего ума дело. Я все решаю. Фильм про тебя и про клинику, но фоном будет наш театр. Вопрос решенный, я просто ставлю тебя в известность, чтобы ты успел бороду привести в порядок.
Перспектива заманчивая. Тем более что это был 1993 год, и телереклама еще как-то выстреливала.
– Ну, коль дело решенное, то я пошел в парикмахерскую.
Договорились до того, что режиссер позвонит мне и приедет в клинику, чтобы оценить фронт работ. После осмотров, примерок, обсуждений, рассуждений «телевизионные деятели искусств» не заставили себя долго ждать, и через какое-то время клиника была заставлена софитами и камерами, а сами «деятели» пугали своим видом не только владельцев, но и пациентов.
Господи, за что же на меня свалилось такое наказание? Камера мигрировала за мной по всей клинике. В операционную, в кабинет приема, на кухню во время обеда. Камера была везде. И если к концу первого дня мне расхотелось быть звездой экрана, то к середине второго я уже относился к участникам сего мероприятия как к тем самым рыжим тараканам.
Съемки через какое-то время выбурлили за пределы клиники и перенеслись на Сокол. Было решено целый день снимать театр и меня в нем. Одетый в белый халат, с фонендоскопом на шее и умным выражением на лице я играл главную роль доктора Айболита. Постоял вместе с Сашей возле Маши. Ну не дурак же я, чтобы один к медведице лезть. Послушал ламу, почесал за ухом ослика, поиграл в гляделки с мартышкой Мартиком. Все было очень правдоподобно, и Станиславский гордился бы мною.
Дело подходило к логическому завершению. Не хватало какой-нибудь монументальной сцены. Решение, как всегда, было неожиданным и нестандартным – «Добрый доктор Айболит, он под деревом сидит»! Под дерево тут же были поставлены стол и стул, на который я торжественно воссел. За неимением коровы и волчицы на стол водрузили дикобраза Беню и питона Антона, на мое правое плечо посадили попугая ара Карлоса, а на левое – мартышку Мартика. Надо сказать, что я, как нормальный человек, панически боюсь змей, так что Антона, несмотря на то что он был почти родным, я боялся тоже.
Антураж был создан. Я позировал, Мартик с энтузиазмом ловил кого-то у меня в волосах, Карлос своим клювом, которым он колол грецкие орехи, ласкал мое ухо, Беня суетился на столе перед нами, а рядом с ним грелся на солнышке Антон. Съемки начались.
