Глава 6
Покуда Хорэс в пьяном ступоре счастливо избегал страданий семейной жизни, Вера провела бессонную ночь, пытаясь осознать то, что ее муж сошел с ума, потеряет работу и окончит свои дни в приюте для психов, о чем узнают все соседи. Такая комбинация мрачных выводов привела ее к еще более мелодраматическому заключению: Хорэсу, может, и впрямь удастся убить ее душку Эсмонда — стоит ей только отвернуться. Вера Ушли решила никогда не оставлять их одних, и романтическое воображение несколько утешило ее картинами возможной защиты сына от ножа в руках спятившего супруга, даже ценой собственной жизни. Ясное дело, Хорэс погибнет вместе с ней — она проследит, чтоб так и случилось, — и Эсмонд продолжит жить, очень кстати обремененный невозданным чувством вины (Вера не была уверена, что означает «невозданный», кроме того, что это определение явно как-то связано с любовью и почему-то неизбежно) и ужасной тайной произошедшей трагедии, о которой ему не хватит сил кому бы то ни было рассказать. Вера сопровождала эти театральные мысли чередой всхлипов и ближе к рассвету погрузилась в беспокойный сон под храп супруга.
Эсмонд слушал все это, лежа у себя в спальне, и пытался разобраться, что же случилось и отчего отец назвал его «проклятым пятном» и велел убираться из дома. Крайне странно и для впечатлительного подростка глубоко огорчительно. Намерения отца, выраженные в нападении с разделочным ножом, также оказались слишком очевидными.
Попав меж двух огней — несуразно сентиментальной матерью и вопиюще кровожадным отцом или отцом по меньшей мере безрассудным, — Эсмонд, что не удивительно, ощутил потребность в более спокойной среде обитания, где его бы воспринимали более здраво, чем мать, и не отталкивали с такой озлобленностью, как отец. Целые миры ждали покорения, и чем скорее он выберет себе подходящий, тем лучше. Засыпая, Эсмонд впервые после злосчастного эксперимента с барабанами решился на бунт: собрался сбежать из дома. Дома все не так. Он не обязан мириться с подобным к себе отношением, и даже если в итоге ему придется жить на улице, голодным, нищим и всеми брошенным, пусть — все лучше, чем нынче.
Но дядя Альберт, прибывший на своем «астон-мартине» следующим утром сразу после того, как Эсмонд ушел в школу, не дал ему принять столь радикальные меры.
— Что тут вообще происходит? — спросил он по обычаю громогласно, едва переступил порог.
Вера торопливо проводила брата в кухню и закрыла за собой дверь.
— Хорэс. Пришел домой пьяный, начал кричать на Эсмонда, а потом схватил нож и попытался его убить. Он и мне наговорил ужасного, и что его самого — двое, и…
— Двое чего — его? — прервал ее Альберт.
— Ума не приложу. Нес околесицу. Сказал, что все время смотрит на себя и не может больше это терпеть.
Альберт обдумал ее заявление и отнесся с пониманием.
— И не упрекнешь ведь. Внешность жуткая. Прилагается к службе в банке. Не знаю ни одного, кто бы не смотрелся так же кисло. Понятия не имею, зачем ты за этого типа замуж вышла.
— Потому что он пылко меня любил. Он без меня жить не мог, — сказала Вера, давно переведя этот литературный вымысел на язык реальности. — Мы обручились… он сделал мне предложение на Бичи-Хед и…
— Знаю-знаю, еще бы, — поспешил прервать ее Альберт, лишь бы не слушать всю эту историю еще раз. — Но вот скажи мне: что мне с ним делать, по-твоему, раз он окончательно съехал с катушек? Что врач говорит?
Вера уныло присела за кухонный стол и покачала головой:
— Я не спрашивала. Ну, то есть, обратись я к врачу, он бы сказал, что у Хорэса… ну, не все дома, и Хорэс потеряет работу, и что нам тогда делать?
— Где он сейчас?
— Наверху, в постели. Я позвонила в банк и сказала, что у него температура и он пару дней побудет дома. О, Альберт, я не знаю, как мне быть. — Вера примолкла и взглянула на ящик, где лежал разделочный нож. — В следующий раз, когда он опять нападет на Эсмонда, меня может не оказаться рядом.
— Он раньше когда-нибудь на него бросался?
Вера помотала головой.
— А что Эсмонд сказал?
— Спросил только, что случилось с папой.
— В смысле, он никак Хорэса не доставал?
— Ни словом. Он просто спустился в пижаме вниз — узнать, отчего Хорэс так вопит и твердит, что его двое. Бедный мальчик не успел вообще ничего толком сказать, и тут Хорэс хватает нож и кидается на него. Ужас.
— Да уж, — сказал Альберт, изо всех сил пытаясь представить, как его свояк сподобился на такой порыв, равно как и на давнишнее страстное предложение Вере на вершине Бичи-Хед. Черт бы его драл, он должен был вдрабадан ужраться, чтобы кидаться на Эсмонда в присутствии Веры. Даже Альберт подумал бы лишний раз, прежде чем выделываться перед сестрой. — Все равно не понимаю, чем могу помочь, — продолжил он. — Ну, то есть… советую держать Хорэса подальше от бутылки.
— Ты что же, можешь хоть на миг допустить, что я ему разрешаю пить дома? — вознегодовала Вера. — Так вот: совершенно нет. Бокал вина в Рождество, но это другое дело.
Альберту пришлось еще раз переосмыслить характер свояка.
— Ты ведь не хочешь сказать, что он надирается в пабах? Хорэс — в пабе? Быть того не может. Банковские управляющие к пабам и близко не подходят. Это противоречит их религии.
— Ну вот где-то он все-таки напивается, это уж точно. От него несет, как от пивоварни. И он всегда возвращается затемно. Встает на рассвете и появляется дома так поздно, что приходится ставить ему ужин в духовку. В общем, поднимись и поговори с ним. Хочу понимать, что происходит.
Альберт сдался. Он, может, и устрашающая фигура на рынке подержанных автомобилей Эссекса, но сестре перечить не мог никогда. Альберт отправился наверх и обнаружил Хорэса в жутком состоянии.
— Привет-привет, — сказал Альберт шумно. — Что это ты вдруг нажрался и кинулся на Эсмонда с ножом?
Мистер Ушли вжался в матрас. Он и в лучшие-то времена с трудом переносил шурина, а сейчас время было худшее. Его терзала зверская мигрень, кошмары прошлой ночи довлели над ним. Вынести допросы человека, которого Хорэс уверенно считал уголовником, а то и гангстером, он уже не мог.
— Не понимаю, о чем ты, — пролепетал он еле слышно. — Мне нездоровилось.
— Мне можешь ничего не объяснять, Хорэс, мне можешь ничего не объяснять, — сказал Альберт и резко раздвинул шторы.
Мистер Ушли съежился под одеялом и застонал, но его шурина так просто было не остановить. Альберт отыгрывался за годы морального превосходства Хорэса над ним. Он грузно опустился на кровать и сдернул одеяло с лица страдальца. На ярком дневном свете мистер Ушли выглядел еще хуже, а чувствовал себя и подавно. Даже Альберта Понтсона это зрелище потрясло.
— Едрен корень, — сказал он. — Да у тебя, дружище, дела куда паршивее, чем просто похмелюга. И это к бабке не ходи.
