своего выключенного автомобиля крутить руль, издавая ртом звуки, как мне казалось, похожие на рев мотора… Ну да ладно, не мучая вас долгой предысторией, расскажу, как я нехорошо поступил с доверчивым дядей Гришей.
Когда вся веселая компания приняла положенный под уху напиток, а дети увлеклись игрой в прятки, я, обойдя полянку стороной, тихонько забрался в машину, стоявшую под деревьями, и снял ее с ручника. Хорошо иметь папу, который иногда дает тебе порулить «Москвичом», сидя у него на коленях, и рассказывает, что в машине для чего и как работает. «Козел» оказался легким на подъем (точнее, на спуск) и легко покатился вниз по склону, который заканчивался, как вы, наверное, уже догадались, прямо в самом большом в Европе Ладожском озере. Я же выскочил из машины и тем же кружным путем примчался на другую сторону поляны, где мои сверстники продолжали играть в прятки. Первым процесс движения транспортного средства заметил мой папа. Пролив ложку горячей ухи себе на грудь, он издал неопределенный звук, который ничего не сказал остальным участникам пикника, но все же заставил их обернуться в сторону папиного ошалелого взгляда. Потом был короткий и бесполезный забег троих взрослых мужчин, который закончился по грудь в воде, рядом с безвременно утопшим «козлом». Естественно, что на всеобщий шум я прибежал с противоположной происшествию стороны, чем обеспечил себе полное и неопровержимое алиби. Домой ехали на двух машинах. Было очень тесно, мне пришлось сидеть на коленях у непривычно серьезного дяди Гриши, и я даже подумал о том, что лучше, наверное, было просто принести в его машину на лопате кусок муравейника. Но дело было сделано, моя честь восстановлена, а «козел» все-таки был машиной служебной, и когда в следующие выходные дядя Гриша приехал к нам в гости на своей «Волге», с души моей упал небольшой, но все же неприятный камень. Это, пожалуй, было последнее достойное упоминания большое дело моей дошкольной жизни. Близился первый звонок…
Глава 4
Выход в свет
Это был знаменательный день. Начинался новый этап жизни. Отрезок бытия длиной в десять лет, который на вечерах выпускников называется «Школьные годы чудесные».
Надев новенький, подчеркивающий все циркульные линии моей фигуры школьный костюмчик и водрузив на плечи пахнущий свежим кожзаменителем зеленый ранец с божьей коровкой, я с мамой и папой отправился навстречу среднему образованию с букетом красных гладиолусов и желанием впитать в себя все новое и неизвестное.
Первый звонок прошел радостно и быстро, потому что лил дождь, и, наскоро поцеловав растроганных родителей, я отправился в свой 1-й «Б» знакомиться с людьми, которые должны были стать моими спутниками на ближайшие восемь – десять лет. Первый урок я не помню. А вот первую перемену помню хорошо. На ней я познакомился с Димой Титоренко. Вернее, он познакомился со мной. Я как раз убирал тетрадь в ранец, когда он тихонько подошел сзади и пнул меня по моей упитанной попе. «Привет, жирный», – были его первые слова. С этого дня он именно так здоровался со мной каждый день на протяжении примерно семи лет. Причем пендель тоже входил в обязательную программу приветствия. Но в тот момент это было ново и непривычно. Раньше к моим ягодицам прикасалась только ладонь отца, да и то достаточно редко. А самое обидное, что я слышал по поводу своей фигуры, – беззлобное «пончик».
Физический и моральный ущерб, нанесенный мне, был так внезапен и силен, что я на некоторое время оцепенел. Димон был ребенком нетерпеливым, поэтому тут же продолжил процедуру знакомства. «Чего не здороваешься?» – приветливо спросил он и стукнул меня по голове моим первым учебником. Тут я очнулся. Я был мальчиком миролюбивым, никогда не дрался и не умел этого делать, поэтому просто в него плюнул. Дима долго бил меня кулаками, топтал мой портфель и плевался, пока не израсходовал всю слюну. Мое поражение было полным и бесповоротным. На этом мои «школьные годы чудесные» закончились, и началась тяжелая каждодневная борьба. С собой, с окружающим миром и с Димой Титоренко. Борьбу эту, конечно, никто не замечал, потому что она была тихой и незаметной. Иногда маленькие гейзеры моего негодования пробивались на поверхность, и я бывал бит. Но это закаляло мой характер. Я научился скрывать обиду и злость. И прощать я тоже научился. Тех, кто обижал меня случайно или за компанию. Но таких, как Дима Титоренко, я прощать не собирался. Я просто ждал. Ждал и закручивал в себе пружину. Ждать пришлось долго, но об этом позже. А пока мне нужен был способ избежать физического и морального насилия. Выход был один – учиться лучше всех. Авторитет всезнайки и умение решать самые сложные домашние задания спасали меня от ежедневных унижений. Правда, делать домашние задания для Димы Титоренко уже само по себе было унижением, но не шло ни в какое сравнение с публичными подзатыльниками и прозвищем «Жирная Люба» (от фамилии Любашевский).
Природная мягкость и родительское воспитание не позволяли мне вымещать мои обиды на более слабых (хотя вряд ли такие были), а также на кошках, собаках и птицах. Но какой-то выход для моих эмоций должен был быть. Я же должен был компенсировать все минусы, хоть на какой-нибудь плюс. И этот выход нашелся. Я знаю, что многие дети проходят возрастную клептоманию. Я ее тоже прошел. Воровал я дерзко и все подряд. В гардеробе школы, в гостях у друзей, в карманах папы, мамы и брата, на работе у мамы… У мамы на работе женщины скидывались мелочью, чтобы купить что-нибудь к чаю, а я, возвращаясь домой из школы, часто заходил на мамину работу. Мне нравились полированные столы, счеты, калькуляторы, большой таинственный сейф и кабинет директора, стены которого были обиты пластиковыми вкладышами из конфетных коробок (от этого в кабинете всегда пахло шоколадом). Странно сейчас звучит, а тогда в великой стране эти конфетные штуки на стенках были модным дизайном. Еще потолок уделывали картонными подкладками для яиц. Потому что в великой стране ничего не было в магазинах. Отвлекся.
Так вот, однажды я зашел к маме как раз в обеденный перерыв, когда в конторе никого не было, кроме женщины, которая дежурила в пункте проката, принадлежащем маминому ведомству. Я вошел в кабинет и увидел на столе ровненькую стопочку серебристых двадцатикопеечных монет… Дальше ничего объяснять не нужно. Зайдя в соседний магазин промтоваров, я купил какие-то цепочки в отделе бижутерии, из которых сделал впоследствии очередной клад, а в кулинарии штук пять
