знаю, чего я ожидала, когда он сказал, что построил дом, но точно не это. Его дом — это двухэтажный современный сруб, если не сказать больше. Кажется, что все сделано из дерева, с намеком на современный индустриальный стиль.
Хотя это и не то, что я ожидала, но Паркеру это подходит.
— Я просто сказала ему, что помогаю тебе кое с чем по работе. Что это связано с маркетингом, не думаю, что он способен видеть что-то, кроме Кэри. Это отвратительно мило, — я смеюсь, проводя пальцем по необработанному дереву стола в фойе. Внутри дерева есть открытые сучки, и это выглядит так, как будто Паркер нашел его в лесу и принес прямо сюда, бросив на него рамку для фотографий и миску для ключей, назвав это столом, — твой дом прекрасен, Паркер.
— Спасибо, я потратил на него много сил. Я точно знал, чего хочу, нужно было только воплотить это в жизнь, — он прислонился к барной стойке из темного гранита, темный хенли задрался на рукавах, обнажая крепкие предплечья.
С тех пор, как я вернулась домой, начинаю замечать мелочи, на которые раньше не обращала особого внимания. В частности, на то, как хорошо Паркер Грант выглядит в одних только потертых джинсах и старой майке. И с тех пор, как он поцеловал меня прошлой ночью, я не перестаю думать о том, как хорошо он пахнет.
Есть много причин, по которым я не должна думать об этом поцелуе, но сегодня не могу остановиться. Самая главная из них заключается в том, что у нас с Паркером никогда не было и не будет ничего общего. Я живу в Нью-Йорке, а он — здесь.
Одно я знаю точно. Никогда больше не буду жить в своем родном городе. Никогда.
Не говоря уже о том, что он — лучший друг моего брата и практически член нашей семьи.
А все эти факторы вместе — рецепт катастрофы.
— У меня есть немного бабушкиного гоголь-моголя, хочешь? Я подумал, что с твоим отвращением ко всему рождественскому не помешало бы что-нибудь выпить, — говорит Паркер, его глаза цвета сосны весело сверкают. Я рада, что он получает такое удовольствие от того, что дразнит меня.
Честно.
— Пытаешься напоить меня, доктор Грант, чтобы у тебя было преимущество?
Я скрещиваю руки на груди и жду его ответа. Хотя я всего лишь дразнюсь. Не думаю, что в теле Паркера есть хоть одна неджентльменская косточка, что на самом деле весьма прискорбно, потому что я могу придумать несколько сценариев, когда не быть джентльменом — это хорошо.
Прекрати, Квинн. Это не поможет.
— Это просто гребаный гоголь-моголь, Квинн, — он смеется и качает головой, его темные волосы падают на лоб. Он поднимает руку, затем проводит по ним пальцами, чтобы убрать волосы с лица, и поворачивается к шкафу, беря с полки два бокала. Когда Паркер снова поворачивается ко мне лицом и ставит бокалы на гранит, то поднимает глаза, ожидая моего ответа.
— Ладно, но только потому, что было бы невежливо заставлять тебя пить одного.
— Ага, хорошо.
В его голосе звучит сарказм, и это заставляет меня ухмыльнуться. Быстро соображаешь, доктор Грант.
Он наливает каждому из нас по большой порции гоголь-моголя, а затем поднимает свой бокал.
— За дух Рождества.
Я не могу удержаться от того, чтобы не закатить глаза, но все же поднимаю свой бокал и осторожно касаюсь им его бокала, говоря.
— За наше вечное желание посоперничать.
Паркер качает головой, смеясь, и только тогда, стоя напротив него, когда нас разделяет кухонный остров, я замечаю маленькие ямочки на его щеках, которые, кажется, появляются, когда он улыбается.
Боже, он потрясающе красив, это не тот неуклюжий подросток, которого я знала раньше. Нет, сейчас Паркер — мужчина.
— Ты готова украсить елку?
Поднеся гоголь-моголь к губам, я делаю глоток, смакуя сладкий сливочный вкус на языке.
— Готова настолько, насколько это вообще возможно.
Я иду за Паркером в гостиную.
— Мне нужно впустить Зефира, — говорит он о золотистом ретривере, который живет у него с тех пор, как мы были молодыми. Паркер подходит к задней двери и открывает ее, позволяя собаке свободно бегать по дому.
Он бросается прямо ко мне и прыгает, когда наконец добирается до меня, чуть не сбивая меня с ног.
— Зефир! Ты избалованный сорванец, — лепечу я, гладя его по голове, — я так по тебе соскучилась.
Он осыпает мое лицо мокрыми, слюнявыми поцелуями, показывая, что тоже скучал по мне.
— Место, Зефир, — говорит Паркер, берет его за ошейник и ведет к огромной пушистой подстилке у кресла. Он дает ему сладкую косточку, а затем поворачивается лицом ко мне.
Я обвожу глазами комнату, отмечая удобную мебель, расставленную вокруг. Диван и кресло-шезлонг обтянуты кожей темно-коричневого цвета, дополняющей остальную обстановку дома, и, что удивительно, на полу перед камином лежит большой ковер из шкуры животного.
Мои глаза расширяются от ужаса.
— Что? — спрашивает он и следует за моим взглядом до большого ковра.
Его смех эхом отражается от стен гостиной, заставляя меня перевести взгляд на него.
— Это искусственный мех, Квинн. Не надо так ужасаться.
— Хорошо, это хорошо. Я… на секунду усомнилась в тебе. Мне нравится камин. Детали просто невероятные, — протянув руку, я провела пальцами по гладкому дереву.
Портал камина сделан из необработанного дерева, которое было отшлифовано, поэтому оно гладкое с блестящим прозрачным покрытием, он великолепен.
— Спасибо, я сделал его прошлым летом.
Его слова заставили меня замереть. Он сделал это сам? Я знала, что он занимается деревообработкой, но не предполагала…
― Не выгляди такой шокированной, Квинни.
То, что Паркер использует мое прозвище, заставляет меня повернуться к нему лицом.
— Квинн. Просто Квинн, — я оглядываюсь на фотографию в рамке, которая стоит на камине. Это фотография Паркера и его родителей на выпускном, — как твои родители?
— Хорошо. Мама большую часть дня проводит в доме престарелых, она работает там волонтером несколько дней в неделю, иногда по выходным, это помогает ей чувствовать себя занятой. Когда она не работает волонтером, то вяжет. Будь осторожна, если встретишь ее на улице, она наденет на тебя рождественский свитер быстрее, чем ты успеешь моргнуть.
— О, Боже, — стону я, расширяя глаза, — скажи мне, что ты шутишь.
— И шарф в тон.
Я дрожу от ужаса. Нет, ни в коем случае. Есть много вещей, которые я сделаю для людей, которых люблю, но я провожу черту на рождественских свитерах с такими же шарфами.
Я решительно качаю головой, делаю еще один глоток гоголь-моголя и понимаю… не зря этот гоголь-моголь знаменит,
