шекспировский сонет.
Я медленно наклоняюсь к нему так, что между нашими лицами остается чуть пространства, и беру его лицо в ладони.
– Этого я тебе не могу сказать. Должна бы, но не могу…
Он улыбается глазами. Когда он это делает, на нижних веках появляются мелкие милые морщинки. Его взгляд скользит по моим жарким щекам, губам, он снимает мои руки со своих плеч и сжимает в ладонях. Когда мы вновь встречаемся взглядом, я чувствую, как меняется ритм его дыхания, чуть размыкаются губы. Он завороженно смотрит на меня и неосознанно подается вперед.
Секунду мне хочется поддаться, позволить этому поцелую случиться. Мне хочется этого до боли в груди, но когда остается доля секунды до прикосновения губ к губам, я выдыхаю:
– Нельзя.
Секунду он недвижим, словно налетел на невидимую преграду, а потом медленно отклоняется от меня назад. В его глазах легкое разочарование и огонь.
Я мягко улыбаюсь и медленно вынимаю руки из его теплых, мягких ладоней.
Он засовывает их в карманы брюк и встряхивает головой. Бодро улыбается.
– Если тебя так смущает то, что мы находимся наедине, я могу наговорить на диктофон, что все, что происходит – происходит с моего согласия, – слегка неловко говорит Артем, и я мягко смеюсь.
Тишина темной кладовой рассыпается и отступает от нас в разные стороны, словно круги на воде. Артем улыбается.
– Боюсь, меня это не спасет, – говорю я тихо.
Я чувствую, как распускается внутри меня тугой узел. Болезненное теснение в груди, которое я ощущаю все время, уходит только когда он рядом со мной, когда я вижу его улыбку и прикасаюсь к его руке.
Знаю, что учительнице не положено думать про своего ученика ничего лишнего, но наши мысли и наши чувства – разные вещи. Невозможно заставить скорбящего человека беззаботно смеяться, невозможно склонить к искренности гордеца, а злодея – к сочувствию.
Заставить меня оттолкнуть Артема уже невозможно.
***
– У нас в доме подполом был заброшенный погреб. Отец вырыл его для хранения домашней закрутки, но мои родители так много работали, что огород мы забросили достаточно быстро. Я хранила там свои рукописи.
– Ты пишешь?
Артем слегка раскрасневшийся после беготни по спортивному залу, сидит напротив меня в моем кабинете. В руках он крутит теплую чашку с чаем. Только что закончилась перемена после седьмого урока, и в школе почти никого не осталось из учеников. Артем заскочил ко мне на чай, что случалось почти каждый день.
– Писала, – улыбаюсь я, – когда-то мечтала стать настоящим писателем. Сочиняла небольшие рассказы, зарисовки.
– А почему бросила?
Отхлебываю из чашки и беру из вазочки имбирное печенье.
– Случайно оставила подпол открытым. Отец наступил на поднятую половицу и провалился. Потом нашел мои тетради и прочитал.
Я замолкаю. Артем внимательно смотрит в мое лицо.
– Ему не понравилось? – говорит он через минуту.
– Трудно сказать. – Отпиваю еще немного чая, – он исправил все ошибки и посоветовал мне сначала выучить грамоту, а потом уже сочинять всякие небылицы. Наверное, именно поэтому я и стала филологом.
Артем помешивает ложечкой свой чай и долго молчит.
– А у тебя остались те рукописи?
– Возможно, где-то в доме родителей. Они потеряли для меня ценность после того случая.
– Тогда напиши что-то другое. Начни сейчас. Напиши какую-нибудь жутко интересную историю с погонями, расследованиями убийств и неожиданным концом!
Мой смех звучит достаточно громко, чтобы его услышали в коридоре.
***
– Мои родители говорят, чтобы я получил юридическое образование, но я не чувствую, что хотел бы этим заниматься.
Смотрю, как он крутит в руках снежный шар. Стекло переливается в его пальцах, ловит яркие блики от ламп.
– Где ты сам себя видишь?
Артем слегка пожимает плечами. Он выглядит раздосадованным.
– Мне хотелось бы приносить людям пользу. В нашем мире достаточно людей, разбирающихся в законах, умеющих разглагольствовать о правах и обязанностях, и слишком мало тех, кто делает свою работу изо дня в день, не вешая на грудь медали, не получая никаких знаков отличия, но трудясь на благо общества. Меня привлекает педагогика, но я не уверен, что у меня достанет великодушия для этой профессии.
Я слегка улыбаюсь. За окном снежинки падают в темноту.
– Лариса Ивановна не раз говорила, что химия и биология дается тебе легко. Подумай, чаще всего то, к чему мы относимся играючи и становится нашим призванием.
Артем задумчиво смотрит на шар в своих руках, вид у него удрученный.
– Будет слишком сложно заставить родителей отказаться от их намерений засунуть меня в юридическую академию.
– За свои мечты нужно бороться.
– Если бы было все так просто, – вздыхает он.
Я подаюсь вперед, дотягиваюсь через стол до его руки. Теплые пальцы с готовностью отвечают на мое робкое пожатие.
– Не позволяй никому диктовать тебе будущее.
Артем кивает. Мы молчим недолго, я забываю свою руку в его теплой ладони.
– А вы? Почему выбрали школу? – после паузы спрашивает он.
В памяти за секунду проносится яркое воспоминание идеально чистого пола и оборванных с карнизов штор, за которые я пыталась уцепиться, когда хлёсткий удар заставил меня отлететь в угол кухни.
Сжимаю его руку крепче.
– Это школа выбрала меня.
***
– Мама часто болела, я оставалась с отцом, который много работал. Став старше, я стала задумываться о том, что, возможно, он по-своему любил меня, но будучи маленькой девочкой, я этого не чувствовала.
Мы медленно идем по улице, огибая подмерзшие лужи. Вокруг голо возвышаются стройные тополя. Меж облупленных домов и детских площадок вьется неширокая аллейка вся в жухлой листве, припорошенной снегом. Мы сворачиваем на неё, перейдя дорогу. Под ногами шуршит по-осеннему, с неба то и дело падают редкие ледяные капли.
Взгляд Артема такой, словно ему не семнадцать, а на два десятка лет больше. Волосы выбиваются из-под черной шапки и падают на лоб, руки – в карманах брюк, тыльные стороны ладоней слегка обветрились.
– Понимаю, – негромко говорит он, – мои родители тоже постоянно в разъездах. С двенадцати лет я живу практически один. Мама каждый месяц уезжает в командировку в Москву, и пропадает там на две-три недели. Отец работает вахтовым методом. На дальнем севере. В этом году я видел его в мае, июле и октябре. Научился готовить себе суп, по вечерам занимаюсь и смотрю фильмы. Я помню в детстве у меня были бесконечные вереницы нянь, которых я терпеть не мог и всячески им портил жизнь. Теперь мне стыдно за это.
Я сочувственно киваю.
– В моих детских воспоминаниях прочно обосновались только гнетущие вечера, когда уставший отец пропускал рюмочку за
