Он сидел позади Уильяма И. и размышлял, неужели тот настолько самонадеян, что рассчитывает получить кувшин. Конечно же, без всяких сомнений, только он, Джон Пенхаллоу, должен обладать им. Было бы чертовски возмутительно со стороны тети Бекки отдать его кому-то другому, и он сообщит ей о том всеми приемлемыми и неприемлемыми словами. Его длинное лицо стало пунцовым от ярости от одной лишь этой мысли — краска залила уродливую лысину, перетекая со лба на макушку. Седые усы встали дыбом. Глаза навыкате смотрели в упор. Любыми словами и более чем доходчивыми — если кто-то другой получит кувшин, ему придется иметь дело с ним.
«Интересно, о чем это Утопленник Джон так злобно бранится про себя?» — подумал дядя Пиппин.
Донна тоже хотела кувшин. С ума сходила по нему. Она чувствовала, что обязана его получить. Давным-давно, когда Барри был еще маленьким мальчиком, тетя Бекки пообещала, что после своей смерти оставит кувшин ему. Так что, именно она, вдова Барри, должна стать его хозяйкой. Это была славная старая вещь, со своей романтической историей. Донна всегда страстно желала его. Она не бранилась про себя, как ее отец, но сердито думала, что вряд ли где еще можно встретить такую толпу старых гарпий.
VII
Снаружи, на перилах веранды, лениво покачивая длинной ногой, сидел Питер Пенхаллоу. На его вытянутом загорелом хмуром лице застыло презрительное выражение. Лицо Питера всегда было хмурым и скучным — по крайней мере, в цивилизованном мире. Он не собирался заходить в комнаты. Не дождетесь, чтобы Питер зашел в клетку, забитую охотниками за наследством. Впрочем, для Питера любое помещение, будь оно даже пустым, всегда оставалось лишь местом, которое следовало немедленно покинуть. Он утверждал, что задыхается в четырех стенах. Явившись, конечно же, против воли, на этот адский прием — проклятие прихотям тети Бекки! — он мог хотя бы оставаться снаружи, на веранде, откуда открывался далекий вид сверкающей огнями гавани, а прямо с залива дул славный ветерок, не знающий оков. Питер любил ветер! Да и на большую цветущую яблоню смотреть было куда приятнее, чем на любое женское лицо, попадавшееся Питеру на глаза. Клан записал его в женоненавистники, но он вовсе не являлся таковым. Единственной женщиной, которую он ненавидел, была Донна Дарк. Он просто-напросто не интересовался женщинами и даже не пытался, поскольку был уверен, что на свете не существует той, что могла бы разделить его образ жизни. А изменить этот образ и принять оседлое существование никогда не приходило Питеру в голову. Женщины сожалели об этом, поскольку Питер был весьма привлекателен. Не красив, «но очень заметен, знаете ли». У него имелись серые, похожие на орлиные, глаза, что чернели в минуты волнения или глубокого чувства. Женщинам не нравились эти глаза, им становилось не по себе от его взгляда, но считали, что у него красивые губы, привлекающие своей силой, чувственностью и иронией. Как сказал дядя Пиппин, семейство, вероятно, было бы в восторге от Питера, будь у них хоть малейший шанс поближе познакомиться с ним. До сей поры он оставался лишь беглецом от родни, будоражащим воображение, чьи приключения добавляли остроты в их жизнь, и кем они очень гордились, ибо его исследования и открытия принесли ему известность, — «дурную славу», как говорил Утопленник Джон — но кого они даже и не пытались понять и чьих саркастических усмешек побаивались. Питер ненавидел притворство любого вида, а клану, подобному Пенхаллоу и Даркам, оно всегда свойственно. Иначе они не смогли бы существовать как клан. Но Питер никогда не уступал.
«Взгляните на Донну Дарк, — вечно усмехался он. — Притворяется, что предана памяти Барри, а сама, подвернись ей шанс, тотчас же выскочила бы замуж во второй раз».
Не то чтобы сам Питер когда-либо поглядывал на Донну. Он не видел ее с того последнего воскресенья перед своим побегом на судне для перевозки скота, когда она, тогда девочка восьми лет, сидела в церкви через ряд от него. Но очевидцы озвучили, что он сказал Донне, и она навсегда запомнила эти слова. Она не слишком надеялась, что ей выпадет удача расплатиться с ним. Но среди ее грез была одна, в которой Питер Пенхаллоу, по какой-то таинственно-безумной причине, влюбляется в нее и просит руки — лишь для того, чтобы быть с позором отвергнутым. О, как бы она отказала ему! Как бы показала, что она «вдова, между прочим». А пока ей приходилось утешаться ненавистью, столь же горькой, какой мог ненавидеть сам Утопленник Джон.
Питер, будучи по специальности инженером-строителем, а по жизни — исследователем, родился в снежную бурю и чуть не уморил троих человек, пока она бушевала — начиная со своей матери и заканчивая отцом и врачом — они оказались отрезанными от мира и едва не замерзли до смерти в ту бурную ночь. Когда их через какое-то время откопали и отогрели, там обнаружился и Питер. Как утверждала тетушка Но, на свете еще не рождалось такое дитя. Когда она принесла его на кухню, чтобы запеленать, он сам поднял голову и осмотрелся вокруг яркими внимательными глазами. Тетушка Но никогда не видела ничего подобного. Она так испугалась, что вздрогнула и уронила Питера. К счастью, он не ушибся, потому что упал на мягкую подушку, но это происшествие стало первым из череды его чудесных спасений. Тетушка Но всегда с благоговением рассказывала, что Питер не плакал, явившись в этот мир, как должны поступать все нормальные дети.
«Как будто ему нравятся перемены, — говорила тетушка Но. — Он прекрасный здоровый малыш, но…» — здесь тетушка Но многозначительно качала головой. Семейство Джеффа Пенхаллоу не раздражали ее «но». Из-за них она получила свое прозвище. Но в семье считали, что ее дурное предчувствие в этом случае справедливо.
Питер продолжал любить перемены. Он родился с душой Бальбоа или Колумба. Главным соблазном для него стало попасть туда, где еще не ступала нога человека. В нем кипела неутолимая жажда жизни. «Жизнь, — бывало, говорил он, — это огромное чудесное приключение, которое мы делим с богами». Когда ему было четырнадцать, он заработал на свое первое кругосветное путешествие, начав с десяти центов и трудясь на судне, перевозящем скот в Австралию. Вернулся домой со шкурой тигра-людоеда, которого убил сам, для украшения пола в гостиной матери, и коллекцией великолепных голубых африканских бабочек, ставшей предметом хвастовства клана. Он вновь поступил в школу, усердно учился и со временем получил специальность инженера-строителя. Эта профессия позволила ему путешествовать по свету. Заработав достаточно денег, чтобы не работать какое-то время, он бросал дела и занимался исследованиями. Он всегда стремился к неизвестному, не нанесенному на карту, не обнаруженному. Семья смирилась с этим. Как сказал дядя Пиппин, Питер был «не домашним», и все знали, что никогда таким не станет. Он попадал во множество экстремальных приключений, о которых клан знал, и тысячи, о которых они даже и не слышали. Они всегда ожидали, что Питер вот-вот погибнет.
«Когда-нибудь его сварят», — сказал как-то Утопленник Джон. Сказал не Питеру, поскольку никогда с ним не разговаривал. Между этими двумя семействами Пенхаллоу существовала давняя вражда, начавшаяся с того дня, когда Джефф Пенхаллоу убил собаку Утопленника Джона и повесил на его воротах, потому что она напала на его овец, а тот отказался это признать и наказать ее. С того дня никто из семьи Утопленника Джона не имел никаких дел, разговоров и прочего с членами семьи Джеффа Пенхаллоу.
