как парус, ухо энатокета – громадное, так что им укрываться можно, оно свисало бахромой изуродованной плоти. Будто когда-то это ухо пытались отгрызть. Энатокет дернул ухом, мрачно глянул на Татльзвума, но скандалить не стал.
Ашша торопливо заползла сверху на их спальный пенал, затащив за собой Митроху, а на освободившееся место посреди палубы прибывшие сваливали мешки и корзины. Наконец, последний туесок с чем-то мерзко пахнущими и извивающимся занял свое место и над болотом воцарилась тишина. Местные просто стояли и ждали. В молчании было слышно как человеко-тур, чавкая, жует рыбу. Шумно облизывается. Шарит пальцами в горшке. Переворачивает и стучит об дно, сливая остатки жира в широко раззявленную пасть и наконец небрежно бросает горшок за борт, в болотную жижу. Судя по скрежету, там его начали грызть.
– Так, что тут? – человеко-тур неспешно присел рядом со сложенной на палубе добычей. Горшок со слабо светящимися водорослями отставил в одну сторону. Корзину с еще бьющейся рыбой – в другую. Поднял на весу плетеный короб – изнутри доносилось негромкое жужжание, прикинул вес на ладонях – жужжание стало громче, отчаяннее…
– Вовремя это ты рой снял. – одобрительно кивнул тур.
Макровит радостно заулыбался.
– Завтра на обмен понесем. – короб отправился к водорослям.
– Что там? – шепотом спросил Тат, дернув энатокета за изуродованное ухо.
Ушастик выдернул ухо из его пальцев, закинул за спину, поглядел недовольно, но все-таки буркнул:
– Мертволесские мухи.
– Зачем? – изумился Тат, на что получил в ответ еще один грозный взгляд и энатокет отвернулся.
Мухи отправились к водорослям, а человеко-тур начал споро раскладывать принесенное в две стороны: та кучка, что с мухами и светящимися водорослями оказалась поменьше, вторая – с рыбой, лишайниками, ползающими в решете червями, и прочей, видать, съедобной живностью – побольше.
– Ты, ты и ты… – наконец человеко-тур ткнул толстым пальцем в парочку человеков и зитирона. – Отнесете на мою лодку. – с довольным видом он кивнул на меньшую кучу.
Выбранная троица безропотно принялась таскать отложенные короба с лодки на лодку, а остальные, довольно загудев и очевидно расслабившись, принялись выставлять перед человеко-туром плетеные туески. Соскользнувший с крыши спальной «плетенки» Митроха торопливо добавил к ним свой короб. Татльзвум невольно кивнул: ясно, намечается раздел добычи. И оценивающе прищурился на человеко-тура – а неплохо устроился, тварь Прикованного!
Тот для начала отложил в отдельный, изукрашенный короб лучшую рыбу, лишайники… в червях поковырялся и побрезговал (Татльзвум бы тоже не стал!), и снова отправил отобранную снедь к себе. И наконец начал неспешно и придирчиво оделять едой народ. Немного червей в один туесок, в другой, в третий… Сыпануть горсть лишайника туда и сюда… выделить по рыбине… Туески наполнялись неравномерно, заставляя одних довольно кивать, а других – хмуриться. Но все молчали, только макровит растянул толстые губы в счастливой усмешке, когда в его туесок плюхнулась лишняя рыбина.
– Все! – отряхивая широкие, как лопата, ладони, человеко-тур поднялся. – Варите, жрите, спите – и чтоб тихо мне!
Тат поглядел на туески и почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота… и одновременно желудок откликается пронзительной голодной трелью.
Народ негромко загомонил – руки, лапы и щупальца потянулись к туескам…
– А… Ашше? – дрожащий от обиды голос Митрохи прозвенел над болотом. Человечий мальчишка стоял, прижимая к груди едва на треть заполненный туесок. – Ашше как же? Вчера на треть меньше дали, нынче так и вовсе… на одного не хватит, а нас трое!
– Ишь ты! – негромко хмыкнул соплеменник Ашши, молодой никс с ободранной чешуей на хвосте и шрамом через всю щеку. Непонятно только – одобрительно или осуждающе. – Вступается малой за старую да пришлого!
Тур медленно обернулся к мальчишке:
– Ашша твоя – не наработала. – тяжело отрезал он. – Ты – насобирал на половинную долю. Ее вы и получили. – и ступил на бортик, собираясь покинуть лодку.
– Ашша лечит! – отчаянно заорал Митроха. – Скажи, Ирчун? – он повернулся к ящеру сэв. – Когда тебе глазастые шкуру прокусили, кто тебя на ноги поставил? А ты? – Митроха уставился на макровита. – Когда ногу багром пропорол, вот тут у нас на тюфяке валялся! – он ткнул пальцем в плетеный «пенал».
Макровит тихонько всхлипнул и обиженно поглядел на Митроху – вспоминать ему явно не хотелось.
– Нынче есть тут больные? – тур обвел тяжелым взглядом притихший народ. Никто не откликнулся, все отворачивались, боясь встретиться с ним взглядом. – Есть больной – есть ей доля. – отрезал он. – А нынче никого твоя Ашша не лечила.
– Она травы лечебные собирала, и…
– Вот пусть свое сено и жует! – он демонстративно оскалил длинные, острые, совершенно волчьи клыки, намекая, что уж сам-то сено жевать точно не станет. – Пришлого ее подбирать тоже никто не заставлял. Хочет чужаков тащить – пусть сама и кормит.
– Так… разве остальные сюда не также попали? – вдруг подала голос молчавшая до сих пор Ашша. – Пикчу из трясины выдернули. – она указала на маленького, в половину человечьего роста мужичка в высокой шапке. – Ухан сам пришел, когда ему ухо на Торжище пометили…
– Ну и нечего поминать, тут я не ворую. – недовольно буркнул энатокет.
– Да и ты… – старая никса внимательно поглядела на человеко-тура. – Сюда ползком приполз: и лечить пришлось, и откармливать.
Тур заревел – громко, надсадно, яростно. С размаху бухнул себя кулачищем в грудь и в один шаг преодолел расстояние до плетеного «пенала». На миг его налитые кровью глазки оказались на одном уровне с сидящей на крыше никсой… а потом его громадная ручища ухватила старуху за горло, приподняла… и затрясла так, что змеиный хвост никсы закачался в воздухе.
– Никогда! Чуешь, никогда! – он снова встряхнул старуху. – Не смей со мной спорить!
– Хррр! – никса захрипела, царапая слабыми пальцами руку человека-тура.
– Пусти! Пусти Ашшу! – завизжал Митроха, бросаясь к туру.
Тот рявкнул – и другой рукой отшвырнул мальца, так что тот приложился спиной об бортик. Ставшие вдруг багрово-алыми глаза тура жутко выкатились из глазниц, язык свесился меж клыков, он с упоением глядел как лицо Ашши синеет, и как она все слабее пытается разжать его пальцы на своем горле.
«А ведь он ее сейчас убьет. – понял Татльзвум. – Я останусь без лекаря, без еды, без драконьего облика, не зная дороги с болота, в этом сборище тварей, которым на меня хвостом махать. Даже тем, у кого хвостов нет.»
Резкий толчок с места – он взвился в воздух и обрушился на тура всем телом. И сам рухнул к его растоптанным сапогам, задыхаясь от мгновенно накатившей слабости. Бугай пошатнулся не столько от удара, сколько от удивления, и разжав пальцы. Ашша с шумом шлепнулась на плетеный настил,
