моментов определения модели получилась у автора потому, что он понимает языковую модель как нечто плоское, нерельефное, самостоятельное и коррелятивно ни с чем не связанное. Тем не менее модель относится к тому кругу понятий, само определение которых не может осуществиться без соотношения их с другими понятиями, для них коррелятивными. Ведь нельзя понять самое слово «план», если при этом не иметь в виду, что всякий план нечто планирует. Нельзя понять, что такое «чертеж», «рисунок», «образ», «образец», «репродукция» и т.д., если не учитывать того, что существуют какие-то предметы или оригиналы, в отношении которых употребляются зафиксированные в этих терминах понятия. К числу этих понятий относится и понятие модели. Для всякой модели нужен тот или иной оригинал, который определенным образом воспроизведен в данной модели. Может быть, то, что автор называет исходным элементом модели, и есть этот ее оригинал или прообраз, ее принцип? Неизвестно. Или, может быть, языковая модель есть только сокращенное воспроизведение того или другого языкового явления, перенесенная таким образом из общеязыкового субстрата в область логического аппарата нашего мышления? Неизвестно. Или, может быть, это есть перенесение не в область логических определений, но в область материально-технической аппаратуры? Неизвестно. И вообще читатель разбираемой нами книги может тут гадать и фантазировать сколько ему угодно, но понять из даваемого автором изложения, чтó такое языковая модель, ему все равно не удастся. Автор книги поступает здесь так, как поступал бы тот, кто давал бы определение часового механизма путем простого перечисления составляющих его частей, без указания общего принципа, который лежит в основе часового механизма, и без разъяснения взаимной связи отдельных частей этого механизма.
В дальнейшем идут указания на разные типы языковых моделей. Можно было бы спросить: о каких же типах языковых моделей будем мы говорить, если неизвестно, что такое сама языковая модель?
Прежде всего, автор делит языковые модели на аналитические и синтетические, в зависимости от того, «исходим ли мы из множества отмеченных кортежей (аналитическая модель) или получаем отмеченные кортежи в результате некоторых операций (синтетическая модель или, как иногда говорят, модель порождения)» (с. 12). Этот неясный способ выражения поясняется, однако, очень просто. А именно: аналитическая модель, оказывается, там, где мы исходим «от речевых фактов к системе языка»; синтетическая же – там, где мы идем «от системы языка к речевым фактам». Правда, и тут не плохо было бы пояснить, чтó такое «речевой факт» и чтó такое «система языка». К сожалению, это здесь предполагается уже известным, и ни одного конкретного примера на два указанных типа языковых моделей не приводится.
Далее говорится о так называемых распознающих моделях. Это – те модели, в которых задано «множество отмеченных кортежей» и задана «система порождения» и «рассматривается процесс перехода от кортежей к системе» (с. 15). При таком слишком кратком определении распознающей модели у читателя возникает вопрос: а разве возможны такие модели, в которых нет перехода от речевых фактов к системе языка или от система языка к речевым фактам и не является ли всякая вообще модель распознающей. Однако явно, что с точки зрения автора книги имеются какие-то также и ничего не распознающие модели. Что это за модели, об этом ни слова.
Бывают, далее, парадигматические и синтагматические модели. «К парадигматическим относятся те модели, в которых исследуются принципы объединения некоторых элементов в классы (отдельных звуков в фонемы, отдельных морф в морфемы, отдельных слов в категории и части речи и т.п.) и установления отношений в системе» (с. 16). Здесь обращает на себя внимание новое понятие, которого раньше не было и сущность которого не разъясняется. Это – понятие класса. До сих пор говорилось о множествах, а не о классах. Одно и то же это или не одно и то же, – пояснений не дается. Приводимые здесь примеры мало о чем говорят, так как читатель в данном месте книги еще не знает, что такое фонема, что такое морф, что такое морфемы и что такое части речи с точки зрения математической лингвистики. Что же касается «установления отношений в системе», то, судя по предыдущему, математическая лингвистика и, в частности, теория моделей, вообще только тем и занимается, что устанавливает отношения в системе. В чем же в таком случае специфика именно парадигматической модели? Не объяснен и самый термин для такой модели, так как традиционный лингвист под парадигмами понимает образцы склонения и спряжения; и тот новый смысл термина «парадигматический», который здесь имеется в виду, ему хотелось бы представить в полной ясности. Тут и сказывается неясность данных выше многочисленных определений языковой модели, когда автор находил возможным говорить о модели вне всяких вопросов об ее взаимоотношении с ее оригиналом. Это взаимоотношение как раз и сделало бы понятным, почему лингвист в данном случае пользуется термином «парадигматический», несмотря на его совершенно другое значение в традиционном языкознании. Однако здесь мы воздерживаемся от своих положительных суждений и ограничиваемся только критикой того, что реально дано в разбираемой книге.
Определение синтагматической модели как той, в которой «исследуются отношения между элементами (фонемами, словами) в некотором фиксированном кортеже, т.е. в речи» (с. 16), никак не проясняет ее специфики. Ведь и во всех моделях говорилось об отношении элементов множеств к самим множествам. И о парадигматических моделях говорилось, что в них исследуется отношение элементов к классам и системам. И теперь то же самое говорится о синтагматических моделях. Здесь опять все то же отношение элементов к кортежу элементов. Да как же оно могло бы быть иначе? Что такое множество – неизвестно. Что такое кортеж – неизвестно. Что такое класс – неизвестно. Что такое система – неизвестно. В смутной форме известно только одно, что модель есть какое-то множество элементов. Да и то, ввиду отсутствия всяких разъяснений со стороны автора, читателю приходится оставаться при обывательском понимании строгого математического термина «множества». Что это может дать для понимания предмета?
В дальнейшем учение о модели связывается со статистикой речи (с. 16 – 17). То, что статистика речи всегда имела огромное значение для лингвистики, это знает всякий, кто ею занимался. Если знать, что такое языковая модель, то ясно было бы и без специальных разъяснений, как связывать такую языковую модель с конкретной речью. Конечно, нужно было бы в первую очередь установить, как часто встречается такая модель в языке и какова вероятность ее появления в тех или других условиях. Тут нет ничего нового и спорить тут не о чем. Однако здесь совершенно неожиданно промелькивает еще одно новое (по нашему счету, следовательно, уже
