с ним. Ну, и пошла. Галинка с Парунькой ждать остались поодаль. Немного времени прошло, глядь – уж бежит Стешенька к ним, да бежит, улыбается. Довольна, знать, гаданием-то.
– Ну что там? Рассказывай, не томи! – просят девчонки.
А та им отвечает:
– Ой, девоньки, зашла я в предбанник, тёмно там, страшно. Сказала слова нужные, после вопрос свой задала, и стою, жду. И вдруг чую, по щеке меня кто-то погладил мя-я-я-ягоньким, мя-я-я-ягоньким. Будто ветерком летним в полдень обдуло. Знать, хорошо всё будет у меня.
– Ну всё, теперь я побежала, – говорит Галинка, не терпится ей узнать свою долю. Нравился ей Саня Егоркин с соседней деревни. Галинка не из боязливых была, да что там не из боязливых, прямо сказать, бой-девка, никого и ничего сроду не боялась, и ещё подружек высмеивала, когда те бывало мешкали. Скрылась Галинка за дверью. Ждут девчоночки её, пождут. А вечер уж поздний был, мороз покусывать начал, осенью-то, бывает, порой, хуже зимы холод пробирает. Девчонки хоть и в тулупчиках и в валенках уже были одеты, да руки без варежек мёрзнут, и платки не больно тёплые. Ждут-пождут, с ноги на ногу попрыгивают – не идёт Галинка.
– Да что такое? Ладно ли с ней? – переговариваются Стеша с Парунькой, – Поди, идти надо, выручать?
– Ладно, подождём ещё чуток.
А ведь и домой уже пора, поздно, заругают матери, эх, где же она пропала-то?
И тут, с треском распахивается дверь из предбанника и вылетает оттуда стрелой Галинка, выскакивает и орёт дурным голосом. Платка на голове нет, болтается он на одном плече да за ней по земле волочится, волосы растрепались. Как увидели её Стеша с Парунькой, у самих сердце в пятки ушло, ну и рванули они с места! Бежали девки до самого Стешкиного дома, у ворот только и остановились, чтобы отдышаться. В таком виде домой не заявишься.
Отдышались маненько, ну и спрашивают, значит, Галинку-то:
– Галочка, да что случилось там с тобой? Что произошло?
Рассказывает им Галинка:
– Вошла я в баню, сказала слова заветные, после вопрос задала, штаны сняла, и жду.
– Погоди, Галка, какие ещё штаны?
– Какие-какие? Обыкновенные – исподние. Юбку задрала да жду.
Парунька со Стешей со смеху покатились.
А Галинка сердится, глазами сверкает:
– Чего смеётесь-то? А ты, Стешка, разве не так делала?
– Нет, – отвечает Стеша, – Я на лавку просто села и ждала ответа.
– А я, – вздохнула Галочка, – Слыхала от людей, что надо так делать. Зад оголить да ждать, коли банник голой рукой погладит – так к худу, а шерстяной – так к добру.
– Ну и? Какой погладил-то? – не терпится узнать девкам.
– Так вы дослушайте, а не смейтесь. Стою я эдак-то, нараскоряку. Уж ноги онемели и зад замёрз. Ждала-ждала, ничего нет. Тут я не выдержала, да и заругалась – ах ты, говорю, ирод проклятый, неужто жалко тебе ответить на мой вопрос, Банник чёртов! И тут ка-а-ак шлёпнет мне кто-то по заду со всей дури, да больно до чего. Я и заорала. Кинулась вон, а он с меня платок содрал, да в волосы вцепился, насилу вырвалась от него!
– Ну, и дела, – дивятся Стеша с Парунькой, – А хоть какой рукой шлёпнул-то? Голой аль шерстяной?
– Голой, – шмыгает носом Галинка.
– Ладно, – говорит Стеша, – Давай теперь ты, Парунька, иди, ты одна без ответа осталась.
– Да ну вас, – отвечает Парунька, – И так не больно хотелось, а сейчас и вовсе не пойду.
Ну, и пошли девки по домам.
Пришла Парунька в избу, чаю попила и спать легла. И только уснула, как вдруг будто толкнул кто под бок. Открыла она глаза, и видит – сидит на её кровати махонький человечек, чуть больше кошки. Сам мохнатый, а лицо без шерсти, и улыбается ей. А в руке у него навроде пуховочки какой, словно комочек пряжи. Посмотрел он на Паруньку и говорит:
– А ты что же не зашла судьбу испытать?
Сказал эдак и пуховочкой Паруньку и погладил, по руке, по щеке провёл, мягонько-мягонько. После ухнул филином, да и пропал. Парунька и испужаться не успела, как тут же веки вновь тяжёлые стали, глаза закрылись и сон её сморил.
Встала утром Парунька, матери по дому помогла, и скорее к подружкам бежать, не терпится рассказать, что с ней ночью приключилось. Сначала к Стешке забежала, она в соседях, сподручнее к ней-то, а потом и к Галинке побежали. Приходят, а Галинка вся в слезах. И вид у неё неважный. Щека расцарапана, волосы ободраные. Спрашивают подружки:
– Что с тобой, Галюня?
– Да что, – отвечает та, – Пришла я вчера домой, а мамка и спрашивает, где, мол, была, что в таком виде домой воротилась? Волосы все в колтунах, спутанные, еле-еле прочесала, даже местами обрезать пришлось, лицо исцарапано, а на заднем месте синяк. Ещё и мамка всыпала по перво число.
– Ох ты, бедная, – сочувствуют девчонки, а самим опять-таки любопытно.
Спрашивают:
– А синяк покажи, а, Галюнь?
Оголила Галинка зад, а там и вправду синячище, огромный такой, багровый, в виде ладони, даже вон пальцы видать.
– Бедная ты наша, – сокрушаются Стеша с Парунькой.
– А у меня-то вот что было, – рассказывает Парунька.
Подивились подружки, говорят:
– Значит всё у тебя сложится, Парунька, коль он сам к тебе пожаловал, да ещё и пуховочкой погладил.
***
Пролетели годы. То ли Банник правду сказал девчонкам тогда, много лет назад, то ли совпало так, да только всё сбылось. Стеша замуж вышла за Михаила, жизнь прожила долгую, спокойную. Парунька тоже замуж вышла, в согласии с мужем жили, любили друг друга крепко, уважали. А вот у несчастной Галинки судьба иначе сложилась. Замуж-то она вышла за кого хотела, да только ни дня они не жили хорошо. Руки распускал супруг Галинкин, поколачивал её, ругались да бранились они так, что вся деревня их скандалы слышала, а после и вовсе Галинка пить начала. Муж её вскоре умер. Детей они не нажили. А когда исполнилось Галинке пятьдесят лет, нашли её однажды зимой у крайней избы в деревне, почти в поле. Как она там оказалась? На что пошла туда? Никто уж теперь не узнает. Так и замело её снегом, замёрзла насмерть.
Правду люди говорят – судьба всюду встретится, ее конем не объедешь.
Как бабка Котяжиха за свой дар отплатила
Многое умела и знала бабка Котяжиха, людям помогала, порчу отводила, хвори заговаривала, скотину лечила, мужей в семью возвращала, да закон земной не обойти – за всё на свете платить приходится. Если что-то дано тебе больше, чем остальным, то и спросится с тебя больше. Вот и она за свой дар с лихвой отплатила.
Не всегда бабка Котяжиха бабкой была. Это уж позже её так прозвали, а в ту пору, о которой я речь поведу, было Котяжихе годов около тридцати пяти. Муж её молодым умер, лошадь его лягнула, оставил он жену с тремя детьми – старшая дочь Устинья, средняя Глафира, да сынок младший Алексей. Как исполнилось Устинье восемнадцать лет, заболела она сильно, бледная стала, похудела, на щеках румянец нездоровый горит, кровью кашлять начала. Уж как лечила её мать, как заботилась, кружила над дочерью, словно птица над птенцом, всё без толку. Отчаялась Котяжиха, не знала, что делать и как быть. На глазах её сгорала дочь. Скольких людей вылечила Котяжиха от такой хвори, а Устинье помочь так и не сумела. Умерла дочка по весне. Хоронили Устинью, как и водится в деревне, всем народом. Ох, и убивалась Котяжиха, ох, и плакала она, что не смогла дочку спасти. И про тех двух забыла, что дома остались, каждый день ходит на погост, сядет у холмика и причитает, с доченькой говорит, припадёт к земле, крест обнимет и лежит недвижимо. Сама не своя сделалась. И людям помогать перестала, и дома хозяйство брошено. Дети сами старались управляться, не винили мать, понимали, что большое горе на неё обрушилось.
Тут лето наступило. Вроде мало-помалу начала отходить Котяжиха, детей приголубливать,
