Они убили Мами Джейн в январском номере. Рассказ назывался «Колея-киллер». Такие дела.
5
Эта история с вестерном, между прочим, произошла на самом деле. Шатци трудилась над ним несколько лет. Сначала она накапливала идеи, затем принялась заполнять тетрадки записями. Теперь она пользовалась диктофоном. Каждый раз она включала его и наговаривала что-то на пленку. У нее не было определенного метода, но она продвигалась вперед не останавливаясь. И вестерн рос. Начинался он песчаным облаком и закатом.
Обычное песчаное облако и закат ежевечерне клубились на ветру над землей и в небе, в то время как Мелисса Дольфин подметала улицу перед домом, вздымая клубы пыли, подметала с неразумным и бесполезным усердием. Но она спокойно и благодарно несла все свои шестьдесят три года. Ее сестра-близнец Джулия Дольфин, которая сейчас смотрела на нее, слонялась по веранде, укрываясь от сильного ветра: сквозь пыль она глядела на сестру, только она ее понимала.
Справа вдоль центральной улицы простирается городок. Слева ничего нет. По ту сторону изгороди еще не граница, а просто земля, которую считают бесполезной и отказываются думать о ней. Камни, и больше ничего. Когда умирает кто-нибудь из тех мест, говорят: сестры Дольфин видели, как его хоронят. Их дом самый последний. Говорят, что это край света.
Вот Мелисса Дольфин поднимает взгляд в никуда и с изумлением видит человеческую фигуру, еле различимую в закатных тучах песка, но медленно приближающуюся. Хотя в том направлении все только исчезает, иногда что-то скрывается из вида — кусты ежевики, животные, старик, бесполезные взгляды — но никогда ничего не появляется. Никого.
— Джулия… — тихо говорит Мелисса и оборачивается к сестре.
Джулия Дольфин стоит на веранде и сжимает в правой руке винчестер 1873 года выпуска с восьмиугольным стволом, калибра 44-40. Она смотрит на этого человека — медленно идущего со шляпой, надвинутой на глаза, в плаще до пят, он тащит что-то, лошадь, что-то, лошадь и еще что-то, платок защищает лицо от пыли. Джулия Дольфин поднимает ружье, деревянный приклад касается правого плеча, она наклоняет голову и прицеливается: мушка, человек.
— Да, Мелисса, — тихо отвечает она.
Целится прямо в грудь и стреляет.
Человек останавливается.
Поднимает голову.
Платок, который закрывал ему лицо, падает.
Джулия Дольфин смотрит на него. Перезаряжает ружье. Затем наклоняет голову и прицеливается: мушка, человек.
Целится в глаза и стреляет.
Пыль поглощает звук выстрела. Джулия Дольфин выбрасывает патрон из затвора: красный Морган, калибра 44-40. Продолжает стоять, смотрит.
Человек подходит к Мелиссе Дольфин, она неподвижно стоит посреди улицы. Он снимает шляпу.
— Клозинтаун?
— Смотря по обстоятельствам, — отвечает Мелисса Дольфин.
Именно так начинался вестерн Шатци Шелл.
6
— Я провожу тебя.
— Зачем?
— Хочу посмотреть на эту офигенную школу.
Они вышли вдвоем, до школы можно было доехать на автобусе или же дойти пешком. «Давай немножко пройдемся, а потом с удовольствием сядем в автобус». — «Ладно, только застегнись».
— Что ты сказала?
— Не знаю, Гульд, а что я сказала?
— Застегнись.
— Да ну?
— Чтоб я сдох.
— Ты все выдумал.
— Ты так сказала «застегнись», как будто ты моя мать.
— Ладно, пошли.
— Но ты это сказала.
— Кончай.
— Чтоб я сдох.
— И застегнись.
Улица спускалась под гору и была усыпана опавшими листьями, поэтому Гульд шел, волоча ноги, и его ботинки были похожи на двух кротов, которые роют туннель среди листьев, создавая шум, похожий на шум поджигаемой сигары, но многократно увеличенный. Желто-красный шум.
— Мой отец курит сигары.
— Да ну?
— Ему нравится.
— Я ему нравлюсь, Гульд.
— С чего ты взяла?
— По голосу, понимаешь?
— Правда?
— По голосу можно понять много чего.
— Например?
— Например, если ты слышишь красивый голос, очень красивый голос, красивый мужской голос…
— Ну?
— То можешь быть уверен, что этот мужик просто урод.
— Урод.
— Даже хуже, чем просто урод, он жутко безобразный, замызганный, я таких знаю, высокий, с жирными лапами, они у него все время потеют, всегда мокрые, представляешь?
— Бе-е.
— Что значит «бе-е»?
— Не знаю, мне не нравится пожимать руки, так что я не сильно разбираюсь в этом.
— Значит, ты вообще не любишь пожимать руки?
— Не-а. Это идиотизм.
— Ах вот как?
— У взрослых руки всегда слишком большие, они не чувствуют, что жмут руку именно мне, идиотство даже думать об этом, и никак этой гадости не избежать.
— Я один раз видела по телеку, как вручают Нобелевскую премию. Ну, такие сопли, все так элегантно одеты и без конца только и делают, что пожимают руки.
— Это совсем другое.
— Но мне это интересно. Расскажи мне, Гульд.
— Что именно?
— Как это они решили заставить тебя получить ее?
— Ничего они не решили.
— Ты получил ее — и все тут?
— Детям не дают Нобелевскую премию.
— Могли бы сделать исключение.
— Да брось ты.
— О'кей.
— …
— …
— …
— Ну ладно, как это произошло, Гульд?
— Никак, это просто глупость, я думаю, такая манера разговаривать.
— Странная манера.
— Тебе не нравится, а?
— Нет такого, что мне не нравится.
— Тебе не нравится.
