века
1154 г. Иэыде (ушел) князь Ярослав из Новгорода, а приде (пришел) Мьстислав Ростиславич.
1170 г…..выде (вышел) из Новагорода князь Роман
1179 г… Прииде в Новогород Ярополк, седе на столе… и выиде Ярополк из Новагорода.
1180 г. князь Святосла прииде в Новгород и седе на столе.
1181 г. Прииде киязь Владимир Святославич в Новгород и седо на столе (сел на престол).{24}
Примеров таких известий, тщательно переправленных более поздними летописцами, множество — они обнаруживаются вплоть до XV века{25}. Почему великокняжеские летописцы (см. правую колонку) цензуровали такие тексты, понять нетрудно. Но почему составитель «свода 1448 г.» (левая колонка) так тщательно отмечал все эти изгнания из Новгорода и приглашения князей? Он ведь был не новгородским, а общерусским летописцем — зачем же ему было об этом писать? Может быть, он просто переписал эти известия из новгородских источников, механически соединив их с общерусскими повестями о борьбе с Ордой? Нет, «Нестор XV века» отнюдь не был бездумным компилятором, соединявшим первые попавшиеся ему под руку материалы. Конечно, он пользовался новгородским летописанием за XIII–XV вв., но заимствовал из него лишь определенные, интересовавшие его известия (опуская обильный материал, связанный с внутренней жизнью Новгорода). Мало того — известия о защите Новгородом его прав он брал не только из дошедшей до нас новгородской летописи XIV–XV вв., но и из других источников. Так, под 1169 г. в «своде 1448 г.» была помещена неизвестная по более ранним летописям повесть о Знамении Богородицы во время похода владимиро-суздальского князя на Великий Новгород. Новгородцы вынесли на городскую стену икону богоматери, однако это не удержало суздальцев от обстрела города, и одна из стрел попала в икону; икона оборотилась «лицем на град» — на осаждавших нашла «тма» и «ослепоша (ослепли) вси». К краткому новгородскому известию об отказе новгородцев принять очередного князя в 1177 г. добавлено очень важное заявление новгородцев князю: «Поди прочь, а мы себе князя добудем. Ты у нас будя (будучи), а иныя волости ищеши (стараешься приобрести) неправо (несправедливо)»{26}. Очевидно, что составителя «свода 1448 г.» интересовали не новгородские вольности сами по себе, а незыблемость договорных отношений: нарушение новгородского «наряда», установленного еще в 1136 г., казалось ему таким же нарушением «правды», как и предательство киевского князя Святополка Окаянного или Олега Рязанского (во время Куликовской битвы) по отношению к братьям-князьям.
Наиболее ясно обнаруживается идеология «Нестора XV века» в повести о битве на Липице в 1216 г. Это было сражение между владимиро-суздальской и объединенной новгородской и ростовской ратью, которой предводительствовал Мстислав Удалой, один из смоленских князей, княживший в маленьком Торопецком княжестве, но участвовавший во всех военных походах того времени, кончая первой битвой с татарами — на Калке в 1223 г. Но Калка была еще впереди, а на Липице новгородцы во главе с Мстиславом одержали блистательную победу над владимирцами. Именно поэтому о битве на Липице ничего не сообщало до «свода 1448 года» владимиро-московское летописание, а в Новгородской I рассказывалось кратко. «Свод 1448 г.» создал на основе краткого новгородского и других источников целую повесть об этой битве, где сочетались обе любимых темы летописи: недопустимость войн между братьями-князьями и незыблемость новгородских вольностей. Владимиро-суздальские князья не только не уважали прав Новгорода; они лишили также своего старшего брата, ростовского князя, престола его отца. В повести появляется и совершенно новый персонаж — боярин с многозначительным именем Творимир, заявляющий владимирским князьям, что по его «гаданию» (мнению) им «лучше бы мир взяти и дати старейшинство (верховную власть)» старшему брату. Таким же носителем «правды» выступает и главный герой повести — уже воспетый новгородскими летописцами князь Мстислав Удалой. Увидев, как новгородские и смоленские «пешци» бесстрашно нападают на владимирское войско, он восклицает: «Не дай бог выдати… добрых людей», — бросается в битву и наголову разбивает суздальцев{27}.
Перед нами, таким образом, как раз упомянутая в предшествующей главке правовая концепция — «договорное сознание», — почитание договора и скрепляющего его ритуала, которое было характерно для многих стран западноевропейского средневековья и севернорусских республик Руси. В данном случае она отразилась в общерусском летописном своде, проникнутом идеей национального единства. Мы не знаем имени «Нестора XV в.» — митрополичьего летописца, трудившегося где-то «в пути», вне Москвы и думавшего о судьбе всей Русской земли. Однако идеи эти были достаточно определенны и конкретны: единство Руси на договорной основе с признанием прав отдельных земель. Это, видимо, и была та политическая программа, которая сложилась у русских книжников, размышлявших в годы «великого нестроения» над будущим своей страны.
Страна возвращалась к мирной жизни. На московском престоле сидел великий князь, власть которого более не оспаривалась. С 1448 года на Москве появился и митрополит: Василий Темный, простив Ионе его службу Шемяке, решил созвать собор епископов, избравших Иону митрополитом. Правда, избрание это даже не было представлено на утверждение константинопольскому патриарху, в связи с чем Иону не признавали главой церкви многие видные иерархи. Но вскоре совершилось событие, после которого патриаршее благословение стало — по крайней мере на некоторое время — не столь уж важным для митрополии. Турецкий султан Мухаммед II в 1453 году взял Константинополь. Патриархия раскололась: один патриарх, признавший унию с «латинами», бежал в Рим, другой остался в завоеванной турками столице, ставшей отныне Стамбулом. Церковные деятели Западной Руси пребывали в некоторой растерянности: часть из них склонна была признавать авторитет бывшего митрополита Исидора и его ставленника, другие соглашались признавать авторитет московского митрополита. Колебались и новгородцы, еще недавно помогавшие Шемяке.
В 1456 г. Василий Темный пошел походом на Новгород. Поход был удачным, но мир, заключенный в селе Яжелбицы, в значительной степени был компромиссным. Великий князь обязался «держати» Новгород «в старине, по пошлине (обычаю), без обиды», не судить, «ни волостей раздавати, ни грамот давати» без участия посадника. Подтверждалась неподсудность новгородцев судьям «на Низу» — в Москве или других владимиро-суздальских землях; судить их можно было только в Новгороде. Сохранялись прежние границы, и порубежные города — Вологда, так же как ВолоК Ламский, — вновь признавались новгородскими землями{28}.
Еще более мирными оказывались отношения с наиболее могущественным после московского русским князем — тверским. Тверской великий князь Борис был теперь связан с Москвой родственными узами: во время борьбы с Шемякой Борис уговорил Василия Темного обручить его семилетнего сына Ивана со своей столь же маленькой дочерью Марией; в 1452 г. (когда Ивану III было двенадцать лет) они поженились. Тверской придворный писатель, инок Фома, в «Похвальном слове» Борису именовал московского и тверского
