Илиодора, все бьют, но и от него никто без синяков не уходит!».
«Он скучает без „шума“, — писала „Царицынская мысль“. — Он ищет „драки“, когда даже ея и нет».
Только священный сан заставлял «смиренно-боевого инока» ограничиваться исключительно словесными поединками, не переходя к рукопашной, в чем он порой и сам сознавался: «Если бы я не был священником, то я всех подобных граждан беспощадно бил бы дубиною»; «Мне пришлось смолчать, потому что я лицо духовное, а если бы я был простой человек, то непременно бы разбил жиду проклятому морду противную за такое поругание нашей Святой Веры»; «…поведение полициймейстера Бочарова тогда так меня возмутило, что не будь я священником и имей я при себе оружие, я убил бы его». Прихожан, не связанных этими узами, о. Илиодор наставлял поступать по слову св. Иоанна Златоуста, советовавшего «освятить» свою руку ударом по лицу богохульника.
Тот же темперамент породил в о. Илиодоре сильнейшее упрямство. Еп. Гермоген уважительно именовал его «сильной натурой», а один пожилой архимандрит в простоте сердца заметил ему: «вы настолько упорны и настойчивы, что как встали на одну доску, на другую не хотите переступить».
По своей гордости о. Илиодор не выносил критики. Пока его лично не задевали, он мог как священник говорить красивые проповеди или как интеллигент рассуждать об общественных вопросах, будучи совершенно приличным. Но стоило кому-либо коснуться его личности, как весь интеллигентский флер с него мигом слетал и о. Илиодор вновь вел себя так, как подобало выходцу с хутора Большого Мариинской станицы.
Все речи о. Илиодора отдают удивительным простодушием. Очаровательный в своей наивности, он часто рассуждал, как подросток: «Ведь революционеры действуют из-за угла потому, что они — гады подпольные».
Еп. Гермоген часто уподоблял его ребенку, «дитяти». «По моему глубокому убеждению, — говорил владыка, — это человек с искренней душой, сумевший воплотить в себе великую заповедь Христову: „аще не обратитеся и не будете яко дети, не имате внити в Царствие Божие“». «О. Илиодор — это чистая, святая душа», «человек кристальной правдивости».
Те же черты отмечали в о. Илиодоре и другие лица. Преосв. Антоний (Храповицкий) называл его «совершенно бесхитростным и искренним», Кондурушкину он показался «человеком искренним и страстным в своей искренности», другому публицисту — «глубоко искренним и правдивым».
Однако это простодушие не было прямодушием. О. Илиодор поражал полным отсутствием благородства — лукавил, подслушивал, не держал слова и т. д. Недруги справедливо говорили, что он «себе на уме», «с хитрецой». Но хитрость и лукавство о. Илиодора тоже были детские, наивные. Он был ребенок во всем — и в хорошем, и в дурном.
Простодушие о. Илиодора балансировало на грани психического заболевания, заставляя подозревать задержку психического развития. Впрочем, возможно, что детство затянулось благодаря тепличному духовному воспитанию.
Не умея держать свое мнение при себе или поджидать удобной минуты, в выражениях он никогда не стеснялся.
«Вы скоты», — заявил он четырем молодым людям, протестовавшим против применения к ним термина в «гоготании», поскольку-де «„гогочут“ животные, а люди хохочут и смеются».
Когда о. Илиодору случалось писать письмо своим противникам, то получалось то же, что запорожцы написали бы турецкому султану, если бы имели академическое образование.
Особенно много крепких выражений о. Илиодор употреблял в устных выступлениях.
«В горячих местах его речей то и дело проскальзывают острые казацкие словца с местным выговором.
Кто хоть раз был на Дону, тот не задумается — откуда родом о. Илиодор».
В письме митр. Антонию он перечислял некоторые свои выражения: «газетные стервятники, духовные разбойники, политические блудники». Но это весьма облагороженная версия его лексикона. Давая показания духовному следствию, сотрудник «Царицынского вестника» перечислил куда больше: «вислогубый, вислоухий, слюнявый, вонючий, проклятый, поганый, пархатый жид; крючконосый армяшка, тонконогий поляшичко, бриторылый лоботряс, газетный стервятник, религиозный шарлатан и духовный разбойник (сектанты), левши-головотяпы с бараньими головами (прогрессисты)». «Да у него целый лексикон чисто технических своих выражений!» — изумился один из следователей.
Для безбожников о. Илиодор всегда имел в запасе слово «дурак», оправдываясь ссылкой на стих из Св. Писания в собственном вольном переводе: «дурак в сердце своем сказал — Бога нет».
Впрочем, очевидцы отмечали, что илиодоровские выражения были не так уж сильны или, по словам свящ. Ушакова, «не имели в устах проповедника того ругательно-оскорбительного характера, какой им, а чрез то и всем беседам в целом приписывается в печати, а потом и в обществе». «…в речах о. Илиодора я не слышал таких беспощадных браней и грязных слов, которые нельзя было бы печатать в газетах», — отмечал один прихожанин.
Однако враги не могли простить о. Илиодору его ругательств. «Ты звездой воссиял над епархией саратовской и расточил словеса, которых доднесь никто не слышал из уст пастыря!» — острил один публицист. Характерные для статей о. Илиодора аллюзии на Св. Писание, позволяющие автору «сыпать проклятиями направо и налево», даже заставили некоего Г. Федорова обвинить священника в хуле на Духа Святого.
Однако иеромонах настаивал на своей правоте: «резкость я не считаю недостатком своих проповедей, наоборот — считаю ее необходимостью и даже достоинством!». И вот почему.
О. Илиодор полагал, что само по себе употребление крепких выражений не предосудительно. «Я выражаюсь резко, но не считаю это неприличным: выражаться хотя бы самыми конфузными словами не неприлично, — неприлично лишь грешить. … Приличий образованных людей я знать не знаю и плюю на них. … Я свое приличие основываю на Св. Писании да на голосе совести, а ваших приличий не хочу и знать!».
Кроме того, он утверждал, что просто «называет вещи их действительными именами», причем противопоставлял западные приличия чисто русской откровенности. «Я знаю, что я буду поступать именно по-русски. Пусть это будет грубо или, как называют, по-бурлацки, но это будет по-родному, по-моему, по-русски. Вот от того-то и все наше горе, что мы отвернулись от всего грубого, Русского и потеряли Русский дух, а на место его явился приличный дух, иностранный. От этого-то и гибнет наше Отечество дорогое!».
Далее, он находил, что крепкое выражение более доходчиво. «Правда, — писал он, — что я слишком резко выражаюсь. Но это я делаю потому, что теперь время резкое. Нервы у людей притупились. Пролитие невинной крови человеческой не поражает ожесточенных их сердец. Теперь, чтобы донять сердца людские, нужно бросить прежнюю мягкость, деликатность и выражаться резко, внушительно!».
Для себя как священномонаха о. Илиодор усматривал даже большее право на грубые выражения, чем для мирянина. «Для монаха, живущего внутренней жизнью, духовной жизнью, здесь открывается особенная кознь сатаны. Именно диавол старается как можно более развратить человека и научить, как можно искуснее прикрывать свой разврат внешним приличием».
В защиту своей позиции о. Илиодор любил ссылаться на Св. Писание, где тоже можно отыскать немало сильных выражений. Для упомянутой статьи он не поленился
