СССР академик Юлиан Владимирович Бромлей (1921–1990).
Ю. В. Бромлей первым в стране реабилитировал понятие «этнос», предложив его определение, близкое тому, которое дал Широкогоров в 1920‐х:
Этнос может быть определен как исторически сложившаяся на определенной территории устойчивая межпоколенная совокупность людей, обладающих не только общими чертами, но и относительно стабильными особенностями культуры (включая язык) и психики, а также сознанием своего единства и отличия от всех других подобных образований (самосознанием), фиксированным в самоназвании (этнониме)[59].
Попробуйте отличить это определение этноса от сталинского определения нации, и вы увидите, что в трактовке академика понятию «этнос» не хватает только одного признака («общая экономическая жизнь»), чтобы полностью слиться с понятием «нация» в его сталинской версии.
Прошло еще одно десятилетие, прежде чем советские понятия-близнецы «нация» и «этнос» начали движение в разные смысловые стороны, занимая постепенно свои особые предметные ниши, те, которые наметили еще Э. Ренан и Ф. Мейнеке, — политическую для нации и культурную для этноса. При этом в науке происходило уточнение и разъяснение обоих понятий.
В конце 1980‐х годов, в период перестройки в СССР, стал налаживаться международный научный обмен в гуманитарных сферах знания. В это время советские обществоведы познакомились с работами выдающегося британского социолога, теоретика этносимволизма Энтони Смита, давшего в 1986 году следующее определение этнической общности:
Ethnie (это авторский термин, близкий русскому «этнос». — Э. П.) — общность людей, имеющая имя, разделяющая мифы о предках, имеющая совместную историю и культуру, ассоциированная со специфической территорией и обладающая чувством солидарности[60].
Значимость такого определения в том, что оно на первое место выводит не объективистские характеристики этноса (язык, традиции, стереотипы поведения), а самосознание групп, их идентичность, проявляющуюся в самоназваниях и представлениях людей об общем происхождении, которое всегда носит легендарный, мифологический характер. Это, по сути, новый конструктивистский подход к теории этноса и нации, хотя Э. Смита к числу теоретиков конструктивизма обычно не относят, но все подобные классификации весьма ограниченны и упрощены.
Терминологические дискуссии в постсоветской этнологии
В 1990‐х годах в российской этнографии, которая в это время чаще стала называться этнологией, укреплялись идеи новой методологии — конструктивизма, сосредоточенного на анализе этнической идентичности и ее социально-психологического конструирования на основе дискурсивных (языковых) практик[61]. При этом прежний советский теоретический багаж этнографии, основанный на историко-эволюционном подходе, получил название примордиализма, как правило, со стороны его противников, вкладывающих в него сугубо негативную коннотацию. Мы еще вернемся к этой дискуссии в разделе книги, который посвящен анализу взаимосвязи примордиалистского и конструктивистского подходов в этнологии. Пока же я выражу солидарность с позицией М. Ю. Барбашина, следующим образом оценившего указанную терминологическую дискуссию в России: «В конструктивистском понимании примордиализму достается роль „лженаучного“ направления, которая в советское время отводилась генетике и кибернетике». Далее этот автор сравнивает современную критику примордиализма с «упорством, с которым правоверные нападают на еретиков, стремясь их уничтожить или, как минимум, изгнать»[62]. Такому изгнанию в указанные годы подвергся базовый термин этнологии — «этнос».
Сменивший Ю. В. Бромлея новый директор Института этнологии и антропологии РАН (1989–2015) академик В. А. Тишков внес много нового и полезного в теорию этнологии, прежде всего в утверждении в ней конструктивистской парадигмы. Вместе с тем я не могу согласиться с его предложением использовать термин «этничность» вместо термина «этнос», от которого, по мнению антрополога, стоило отказаться, поскольку
этносы есть умственные конструкции, своего рода «идеальный тип», используемые для систематизации конкретного материала. <…> Они существуют исключительно в умах историков, социологов, этнографов[63].
Следом В. А. Тишков провозгласил «реквием по этносу»[64]. Эта идея сразу столкнулась с критикой со стороны известных этнологов[65]. Да и самому Тишкову не удалось обойтись одной лишь этничностью при описании в своих работах целостных этнических общностей, имеющих свои самоназвания (этнонимы). Для их обозначения им используется термин народ[66]. Между тем этот термин куда менее определенный, чем этнос или народ-этнос, поскольку имеет десятки разных значений и толкований (народные массы, народность, нация, этнос и др.).
Разные науки выделяют в «народе» свои предметные стороны и обозначают их своими научными терминами: для географов народ — это население, для социологов — социум, политологи недавно придумали термин «политикум» (совокупность всех политических сил в обществе), а этнологи почему-то отказываются от своего устоявшегося, цехового термина этнос. И как же без него различать внеэтические формы проявления народа (советский народ, россияне, европейцы, американцы) от этнических — русские, татары, якуты и др.? Потеря специфического термина не только ухудшает информационную селективность научного анализа в этнологии, но порой провоцирует у представителей этнических меньшинств подозрения, что намерения этнологических реформаторов политически мотивированы и, например, имеют цель забыть о малых этносах в пользу большого государственного народа.
Итак, до начала 1980‐х годов термин «этнос» практически не использовался в СССР, поскольку был «утоплен» в сталинском понятии «нация». В 1980‐х годах он был реабилитирован и даже «канонизирован» усилиями академика Ю. В. Бромлея в качестве основного термина в этнографии. Однако в 1990‐х от термина «этнос», или «народ-этнос», а заодно и от слова «этнография» в России стали отказываться под влиянием нового руководства академического Института этнографии и антропологии, переименованного в Институт этнологии и антропологии. Почему-то тогда считалось, что слово «этнология» звучит более научно, чем «этнография», в которой есть корень «графия» (от греч. grapho), что означает «описание». При таком подходе следовало бы признать астрологию более научной, чем астрономия, географию слить с геологией, а демографию переименовать в демологию. К счастью, такие трансформации не состоялись в действительности, но вот термину «этнос» в процессе революции в Институте этнографии не поздоровилось — он стал заложником борьбы с научным наследием Ю. В. Бромлея, которая велась под знаком торжества нового учения, конструктивизма, над старым, примордиализмом. Но термин «этнос» сопротивлялся изгнанию из языка науки, не случайно он используется, как мы еще покажем, в большинстве учебников политологии, вышедших в 2000‐х годах. В нем нуждается и практика государственного управления, прежде всего государственная статистика учета движения населения.
Переписи населения России учитывают не только этническую (национальную) принадлежность граждан, но и количество этнических общностей в целом. В переписи 1989 года зафиксированы 123, а в переписи 2010 года — 193 народа-этноса[67]. Если в советское время многоэтничность страны могла характеризоваться шаблонной формулировкой «100 наций и народностей», то в Российской Федерации впору говорить о почти 200 народах в их этническом измерении. Перед переписью 2002 года в методологии учета этнических общностей стали выделять внутри «отдельных» народов их субэтнические группы, получившие название «включенные»[68]. Эта новая терминология — «отдельные» и «включенные» народы — фактически вернула статистический
